Вранье высшей пробы

— Если бы вы не ездили в Питер… — простонала я, закрыв лицо руками. Передо мной пронеслись картины из моего недавнего прошлого, некоторые моменты расследования, которых могло бы и не быть, если б только Николай Егорович остался дома.

— Такова жизнь, — значительно произнес хозяин дома, после чего скрылся в кухне, окликнутый дочерью, той самой пятилетней очаровашкой, благодаря которой и получился снимок.

Фотографию я взяла с собой. Мне ее подарили, пожелав скорейшей поимки преступника. Я обещала. Скорейшей. Самой скорой. Немедленной. Только вот сначала уточню кое-что. Подобью, так сказать, числитель под знаменатель. Шутка.

Я снова отправилась по адресу мужа Елизаветы Голубкиной.

В десятом часу вечера мне, конечно же, не хотели открывать дверь. Мало ли что? Столько преступной шпаны по улицам города шляется. Знаю, знаю. Даже лучше, чем остальные. После долгих переговоров замки все же повернули, и дверь открылась.

Меня сначала придирчиво оглядели сквозь узкую щель, потом хозяйка решилась сделать прогал побольше.

— Я не задержу вас надолго, — пообещала я тучной женщине лет сорока пяти, с перламутровым гребнем в жидких волосах, который почему-то сразу бросался в глаза.

— Мне нужно знать фамилию ваших бывших соседей из двенадцатой квартиры.

С этими словами я развернула перед ней удостоверение частного детектива, которое женщина с большим недоверием прочла из моих рук.

— Ковальчук, — не задумываясь проговорила женщина.

Числитель со знаменателем сошелся.

— Расскажите, пожалуйста, об этой семье, — попросила я, не очень надеясь, что тетка пойдет мне навстречу.

Бывшая соседка Ковальчуков действительно не была расположена к разговору.

— Лизка спилась и замерзла на улице в тридцатиградусный мороз. Это было лет пятнадцать назад. Мало того что сама пила, так и мужа к бутылке приучила. Тот тоже стал пить по-страшному, только помер всего три года назад. Их сын вскоре квартиру продал и переехал куда-то. Куда — не знаю.

— Спасибо, — машинально проговорила я. — Это все, что я хотела узнать.

Дверь тут же закрылась, а я все стояла на лестничной площадке и проигрывала свои дальнейшие действия.

Преступник есть. Мотив преступления есть. Улики есть. Одного я не могла понять, как он мог? И почему, ну почему мне так плохо?

* * *

— Опять проблемы? — встретил меня улыбающийся Леня, как только завидел входящей на территорию клуба собаководов.

— Да, кое-какие есть, — ответила я, стараясь ничем не выдать своего внутреннего напряжения. — Мы могли бы поговорить?

— Разумеется. Шагай за мной.

Он вглядывался в мои глаза в поисках ответа на один-единственный вопрос. Но ничего не смог там прочесть.

— Выкладывай, — потребовал Леня, когда мы устроились в кабинете, где все стены были увешаны плакатами с изображением служебных собак.

Я и выложила. Он долго смотрел на снимок, а сам тем временем размышлял. Сидел молча и смотрел в одну точку, сквозь фотографию, куда-то в себя. Думай, Леня. Крепко думай.

— Откуда это у тебя? — наконец спросил он, и голос его нисколько не изменился. В нем сквозили все те же беспечность и веселье.

— Прошу тебя, давай не будем играть в кошки-мышки. Все равно тебе не отвертеться.

— Да о чем ты? — вскинул брови Леня Ковальчук, демонстрируя полное недоумение.

— Об убийстве твоей бабушки Делун Ксении Даниловны.

— Ты что-то путаешь.

Леня аккуратно положил передо мной фотографию, вероятно, заботясь о том, чтобы мне не пришла в голову мысль, будто он хочет разорвать ее на мелкие кусочки.

— Фамилия моего отца — Ковальчук, как ты догадываешься, — язвительно промолвил он наконец, намекая на нашу многолетнюю учебу в одном классе. — Его родители живут на Украине, и я их за свою счастливую жизнь ни разу не видел. Девичья фамилия матушки — Голубкина, но она воспитывалась в детдоме и своих предков не знала. Так при чем тут некая Делун? Мне показалось, или это на самом деле тот самый случай с ротвейлером, о котором ты мне недавно рассказывала?

«Счастливая жизнь». Эти слова прозвучали с горечью и насмешкой. В глубине души Леня Ковальчук был очень несчастен. Как мне пробить бетонную стену, которую он возвел перед собой? Наверное, это невозможно. А Ленька так похож сейчас на Геннадия! Тот же пренебрежительный и колкий тон и полная уверенность в своей неуязвимости. Вот только, Леня, твоего двоюродного брата Геннадия было кому выгораживать. А кто заступится за тебя? Некому.

— Когда-то я тебя любила, — почему-то вдруг сказала я и бросила на Леню долгий пронизывающий взгляд.

Он быстро вскинул на меня изумленные глаза. А потом покачал грустно головой и возразил:

— Нет, ты не любила меня. Тебе просто было меня жаль.

Я вспомнила слова старичка-преподавателя ПТУ номер 76, который рассказывал о том, как всем было жаль Елизавету Голубкину, мать Лени. А Леня не хотел, чтобы его жалели, и в его взгляде сейчас читался вызов, смешанный с презрением.