Рафаэль Сабатини — Врата судьбы

Глава I

ИГРОКИ

В просторной, изысканно убранной комнате, где ночь напролет играли в карты, царил беспорядок. На столике для закусок орехового дерева, украшенном затейливой резьбой, теснились бутылки, бокалы, тарелки с остатками еды. Из ведерка для охлаждения вина торчали опорожненные бутылки. Возле карточного стола посреди комнаты небрежно стояли стулья. На зеленом сукне стола, на алом турецком ковре, покрывавшем навощенный паркетный пол, пестрели игральные карты.

Оплывали свечи на бронзовой люстре с хрустальными подвесками. Из высокого французского окна [Из высокого французского окна... — Французским называется одно— или двустворчатое, открывающееся внутрь окно, доходящее до пола, из-за чего в странах английского языка называется также французской дверью], растворенного лордом Понсфортом, тянуло предутренним холодком. Над парком стелился туман.

Часы на каминной полке показывали три. Возле камина стоял последний, самый важный гость его светлости — молодой человек, высокий, тонкий, как рапира, казалось, наделенный стальной силой и гибкостью. Скромную элегантность его черного камзола подчеркивали кружевной воротник, крупный сапфир, иногда вспыхивающий лиловатым пламенем, серебряный узор на чулках, да стразы на пряжках лакированных туфель с красноватыми каблуками. Выправка молодого человека и сильный загар выдавали в нем военного.

Во взгляде проницательных голубых глаз, устремленном на хозяина, сквозила легкая насмешка, смягчавшая твердо очерченные губы. В ней чувствовалось презрение к хозяину, вынудившему его провести ночь за картами, — презрение и легкая грусть. «Неужто, — размышлял он, — его король и повелитель в своем отчаянном положении полагается на таких людей? Неужто сам он с риском для жизни вернулся в Англию, где за его голову обещана награда в тысячу гиней, чтобы заручиться поддержкой таких людей, как милорд Понсфорт и его драгоценные друзья?»

Молодой человек с досадой вспомнил, что милорд и его друзья затеяли игру якобы из мудрой предосторожности. О делах, связанных с заговором, убеждали они его, можно поговорить и за карточным столом: игроков никто не заподозрит в притворстве, никому и в голову не придет, что игра прикрывает тайное дело. Игроки заморочили голову себе, но не ему. Гость милорда Понсфорта вскоре заметил, что притворством-то как раз был разговор, а игра — настоящим делом. Какая игра! Он всю жизнь был азартным игроком, раз десять в разных странах спускал все до нитки, но никогда еще не видывал таких ставок, как этой ночью. Груды золота передвигались по зеленому сукну от одного игрока к другому.

Насмешливый ход его мыслей прервался, когда он вспомнил, как сам очертя голову кинулся в игру. Разве не он нынче выиграл целое состояние — более десяти тысяч гиней [Гинея — английская золотая монета, которую начали чеканить в XVII в. из золота, привозимого с берегов Гвинейского залива]? За всю свою богатую приключениями жизнь он не держал в руках и половины такой суммы. Впрочем, это отнюдь не означало, что он того же поля ягода, что здешние игроки. Если он и рисковал в прошедшую ночь деньгами, которые вряд ли мог считать своими, то и огромную сумму, выигранную им, вряд ли рискнул бы назвать своим состоянием.

«Десять тысяч гиней! В десять раз больше, чем награда, назначенная правительством за мою бедную голову», — грустно усмехнулся он.

Лорд Понсфорт наконец отошел от окна. При виде его мертвенно бледного лица гость позабыл обо всем.

— Милорд, да вы больны! — невольно вырвалось у него.

Лорд Понсфорт махнул рукой.

— Не в том дело, — сказал он хриплым от волнения голосом.

Милорд Понсфорт, тридцатилетний, смуглый человек мужественного облика, был чрезвычайно хорош собой: большие темные глаза с поволокой, изящно очерченный рот, орлиный нос с нервными ноздрями. Правда, у него был узковатый лоб и, пожалуй, чересчур тяжелый подбородок.

Милорд поднес к лицу носовой платок.

— Капитан Гейнор, я — банкрот! — произнес он с отчаянием. — Я разорился этой ночью.

Капитан Гейнор вспомнил, что ни один из гостей не остался в проигрыше. Стало быть, проигрыш милорда вдвое больше выигранной им, Гейнором, суммы. Восклицание Понсфорта не оставило его безучастным. Признание, сделанное человеку, отнюдь не облеченному доверием их светлости, показалось капитану Гейнору верхом бестактности. Он всегда полагал, что тот, кто не способен проигрывать спокойно и с достоинством, каковы бы ни были ставки, даже если на карту поставлена жизнь, не имеет права вступать в игру. Капитан Гейнор принимал это правило как нечто незыблемое и придерживался его всю жизнь.