Врата судьбы

— Мы почтем за честь для себя оказать вам услугу, сэр, — заявила она и тут же в свойственной ей небрежной манере представила своих спутниц. Обернувшись, она махнула рукой в сторону кареты: — Мисс Холлинстоун моя племянница, и Эвелин, моя дочь. Она у нас единственная, сэр, что весьма огорчает сэра Джона: он мечтал о сыне. Очень жаль, что небо не исполнило его желания, — продолжала она непоследовательно, — но, если взглянуть с другой стороны, растить сыновей в наше смутное время — такое ответственное дело, что порой думаешь: небу и впрямь виднее.

Капитан почти не слушал ее болтовни: он смотрел на девушек, оставшихся в карете, — златокудрую, ту, что беседовала с ним, — капитан решил, что она и есть Дамарис Холлинстоун, — и более высокую, темноволосую девушку, блиставшую красотой совсем иного типа. Гейнор учтиво поклонился, задержав чуть дольше взгляд на той, которую называл про себя мисс Холлинстоун. Странное чувство всколыхнуло его душу при воспоминании об удивительной игре, которую он вел три дня тому назад с милордом Понсфортом.

Капитан заметил, что его пристальный взгляд смутил девушку, и вежливо осведомился у леди Кинастон о сэре Джоне. Она привела длинный перечень истинных и мнимых болезней сэра Джона, из чего, по-видимому, следовало, что ее муж в добром здравии и с удовольствием предвкушает прибытие гостя.

— Уже поздно, мама, — заметила темноволосая девушка, — а капитан Гейнор, конечно, торопится.

— Если путешествие приятно, пусть оно никогда не кончается, — куртуазно ответил капитан.

— Ах, вот как! — Светловолосая Дамарис рассмеялась. — И все же, мама, вы задерживаете капитана.

Вспомнив, что леди Кинастон воспитывает Дамарис как родную дочь, капитан Гейнор решил, что подобное обращение естественно и уважительно.

Тем временем леди Кинастон, несколько язвительно отозвавшись о нынешних нравах и об отсутствии уважения к старшим у молодого поколения, все же вняла советам дочери и племянницы и милостиво позволила капитану проводить ее к карете.

Он последовал за ней и сел рядом. Подножку подняли, дверь затворили, и карета, раскачиваясь, покатила по дороге. Та девушка, что звалась, как полагал капитан, Дамарис, попросила его подробнее рассказать о приключении. Он охотно согласился, но, повествуя о нем, обращался главным образом к леди Кинастон и ее дочери, полагая, что следует поступать именно так. После того, что Произошло между ним и Понсфортом, ему приходилось проявлять величайшую осмотрительность: ведь его могли заподозрить в попытке завоевать симпатию мисс Холлинстоун, обрученной с другим. Она была ставкой в игре, в которую он вступил и которую проиграл. Между ними — невидимая стена, теперь мисс Холлинстоун в большей степени, чем раньше, принадлежит другому, и он уподобится вору, если рискнет ее украсть.

Закончив рассказ, он откинулся на спинку сиденья. Дамы продолжали болтать о разбойниках, об опасности, подстерегающей путников, хвалили его находчивость: мало кто, находясь в столь невыгодном положении, сумел бы победить противника.

Но мысли капитана были далеко. Красивое личико и губки совершенной, как розовый бутон, формы помогли Гейнору, прекрасному психологу, понять характер мисс Холлинстоун. Если в какой-то период своей жизни человек неизбежно задумывается о женитьбе, ему надо жениться на той, что готова не только брать, но и отдавать, думал капитан. А эта Дамарис, видно, из тех, кому нечего отдавать. У нее нет ничего своего, индивидуального. Капитан всегда распознавал по внешним чертам суть человека. Несомненная красота девушки ничуть не тронула его — напротив, вызвала неприятное чувство. На первый взгляд ее красота показалась ему фальшивой, но вскоре капитан понял, что судит чересчур прямолинейно: фальшь предполагает, по крайней мере, какую-то активность, а эта девушка совершенно безжизненна. Она похожа на камелию — то же грациозное совершенство формы, но никакого аромата. Такой цветок вянет от прикосновения.

Эти поспешные выводы, первым результатом которых стала легкая неприязнь, которую отныне вызывала у него светловолосая девушка, естественно заставили его задуматься, как бы он повел себя, окажись он тогда в выигрыше. Потребовал бы он у Понсфорта выполнения условий? Гейнор вспомнил о своем повелителе, терпеливо ждущем решения своей участи в Риме. Король, можно сказать, живет на пожертвования. И капитан признался себе, что, пожалуй, он не отказался бы от богатой наследницы: ради короля он был готов на любые жертвы. Но теперь капитан радовался, что карты не заставили его принести именно эту жертву. Он испытал облегчение: оказавшись в проигрыше, он вполне мог примириться с ним и легко выполнить условия пари.