Врата судьбы

Теперь, любимая, Вы знаете всю правду, и я надеюсь, — нет, я уверен, — она Вас утешит. Пусть у Вас не вызывает стыда мысль, что Вы стали жертвой беспринципного искателя богатых невест и подарили сокровище своей чистой, святой любви авантюристу, наемнику и негодяю.

Мысль о том, что Вы узнаете правду и поймете меня, подбадривает и озаряет мои последние часы, иначе они были бы очень мрачны. Она согревает и радует меня. Я радостно встречу свой смертный час и сочту смерть скромной платой за счастье послать Вам неоспоримое свидетельство моей любви.

Завтра, пока я еще буду жив, моя последняя мысль будет о Вас. Я не знаю, что ждет меня за пределами бытия, однако смерти я не боюсь. Но если память о прожитой жизни сохраняется в великом потустороннем мире, моим раем будет память о Вас, сознание, что, узнав правду, Вы будете с нежностью вспоминать обо мне до нашей встречи, если нам суждено встретиться в мире ином.

Моя дорогая, моя милая, любовь моя, спокойной ночи!»

Уже давно стемнело, когда капитан Гейнор закончил свое письмо. Он сложил исписанные листы, скрепил их печатью и положил в нагрудный карман. Затем он лег и спокойно уснул. Когда утром в его камеру вошли, он уже успел передать доброхоту-надзирателю письмо, а в придачу к нему — кошелек с двадцатью гинеями в награду за обещанную услугу.

Вскоре после восьми появился тюремный священник, круглый, как бочка, с добрыми глазами, толстыми щеками и двойным подбородком. Он зарос черной щетиной, по крайней мере, недельной давности, придававшей его облику что-то дикарское. На священнике был грязный стихарь; крошки нюхательного табака застряли в щетине над его верхней губой и на воротнике. Капитан Гейнор приветствовал его с отстраняющей вежливостью, и священник, заподозрив в ней гордыню, тотчас повел речь о спасении души.

— С вашего разрешения, сэр, я полагаю, что знаю о своей душе больше, чем кто-либо другой, — прервал его узник, — а потому, заклинаю вас, оставьте меня в покое, я сам о ней позабочусь. А я тем временем готов позаботиться о вашей плоти. Вон там в кувшинчике — вполне сносная голландская водка, а в бутылке — купленное по моей просьбе бургундское. Сделайте милость, отведайте, — и капитан махнул рукой в сторону грубо сколоченного стола, где стояли выпивка и пара кружек.

Больше его не беспокоили, и Гейнор ходил взад-вперед по камере, поджидая с нарастающим нетерпением тех, кому надлежало проводить его в последний путь. Около одиннадцати они наконец появились. Капитана вывели в тюремный двор, где его поджидала повозка, окруженная солдатами. К окнам тюрьмы приникли физиономии негодяев, алчущих зрелища.

Капитан легко вскочил в повозку, за ним, тяжело пыхтя, вскарабкался тюремный священник, уже изрядно нагрузившийся бургундским. Гейнор с удовольствием избавил бы себя от его общества, но это запрещалось правилами. Священник должен оставаться с приговоренным к смерти до конца, казнь через повешение должна сопровождаться пением псалма. И капитан Гейнор, соблюдая приличие, смирился с присутствием священника.

Кучер встал и обернулся к узнику. В руках у него был длинный кусок веревки, которым он связал узнику руки за спиной. Потом он извлек откуда-то пеньковую веревку с петлей и ловко накинул ее на шею капитану Гейнору. Свободный конец веревки, по правилам, должен был болтаться у висельника за спиной. Когда грубый детина проделал свою работу, с привычным безразличием попыхивая короткой зловонной трубкой, ворота тюрьмы отворились.

Помощник шерифа в великолепном красном камзоле с золотым кружевом отдал приказ, и процессия тронулась.

Впереди шагали солдаты в красных мундирах и высоких шапках, прокладывая путь в толпе, собравшейся у тюрьмы, прикладами мушкетов. Расступавшееся перед ними людское море вновь волнами катилось к повозке. Гейнор бесстрастно смотрел на запрокинутые лица. Какой-то злобный малый затянул гнусную песенку про тяжкую долю висельника. Капитан глянул на него с таким состраданием, что негодяй на миг осекся, а потом разразился потоком грязной брани. Капитан смотрел на него с жалостью. Он невольно задумался о том, какая смерть ожидает этого человека, и вдруг увидел внутренним зрением, дарованным тем, кто стоит на пороге смерти, нечто неописуемо страшное.

Процессия медленно продвигалась вперед. Всюду на пути следования их поджидали толпы людей, у каждого окошка теснились жаждавшие посмотреть на смертника. Гарри Гейнор равнодушно и беззлобно взирал на эту суету, любопытство толпы казалось ему низменным и постыдным.

Он повернул голову и встретил взгляд священника. Его глаза были полны слез. Капитан очень удивился и растрогался, совершенно позабыв про количество поглощенного священником бургундского. Оно так размягчило сердце священника, что он оплакал бы и смерть бродячей собаки.

— Сэр, — ласково обратился к нему Гейнор, — не плачьте о том, кто сам о себе не плачет.

— Потому-то я и скорблю о вас, — священник вздохнул, и слеза, скатившись по его толстой щеке, омочила крошку табака на его воротнике.