Врата Валгаллы

Мягкую широкополую шляпу Адретт бросила на столик. Усилием воли сдерживаясь, чтобы не сказать невестке колкость, адмирал в подробностях рассмотрел её безупречный траур. Под шляпой покрывал волосы и укутывал шею шёлковый шарф. Широкие чёрные брюки и жакет-болеро. Каждая булавка была на своём месте, а ряд больших белых пуговиц на жакете вкупе с высокими каблуками изящных туфель доконал адмирала. Глаза на каменном лице были безмятежнее, чем вода, налитая в стакан. Машина, говорившая с ним человеческим голосом, и та выглядела более живой. Была на одном из своих собраний, не иначе. Выходила на люди. Вместе тропою скорбей, или что-то в этом роде. Женщины сходят с ума по-своему.

— Я позаботился о себе, — сказал он, кивнув на рюмку.

— Я вижу.

Пауза.

— Ты как?

— Вполне.

Ещё более продолжительная пауза.

— Мне нужно поговорить с тобой.

Адретт меланхолично кивнула, опускаясь в кресло напротив.

— Ты взрослая женщина, и я не рискнул бы вмешиваться в то, как ты проводишь свои дни. Ну, во всяком случае до тех пор, пока это не причиняет ущерба имени.

Женщина зябко вздёрнула плечи и посмотрела на него враждебно.

— В том, что касается фамильной чести, вы вполне можете на меня положиться. Я доказала это неоднократно, разве нет?

— Случилось так, что мне нужен твой совет.

— Должно быть, действительно нужен, — хмыкнула Адретт. — Иначе господа мужчины постарались бы обойтись своими силами.

— Это касательно Рубена.

Вода в стакане сделалась непроницаемо чёрной.

— Помнишь проект «Врата Валгаллы»?

— Ну? — женщина выпрямилась. — Помню, разумеется. Хотите проделать это с Рубом? Я категорически против. Это больше, чем вы можете требовать от человека. Долг тут кончается. Пусть мальчик уходит долиной чёрных лилий.

— Нет. Не хотим. Мы, — старик внезапно обнаружил, что смотрит в пол, — уже сделали это. Нет никаких чёрных лилий. Для него — нет.

Она сидела и смотрела на него, уронив с колена белую, изысканно орхидейную руку. Было слышно, как жужжит аппарат, увлажняющий воздух для тропического сада. Все тяжеловесно-округлые фразы, предписанные в разговоре с дамой своего круга и предусмотрительно придуманные загодя, улетучились из головы, словно при разгерметизации.

— Мы не можем сейчас его отпустить. Хуже того… сейчас это было бы эквивалентно убийству.

— Он… слышит и говорит?

Старик кивнул.

— Хочешь его видеть?

— Господи, нет. — Она дёрнулась назад, и глаза её сделались как разинутые рты «Герники». — Я этого не вынесу. Я уже…

— Жаль, — и он принялся заполнять молчание между ними, рассказывая невестке про правила имперской игры, про двусмысленный юридический и гражданский статус «экспериментальной сущности», про термические бомбардировки и острую нехватку квалифицированных кадров. Про досрочный призыв из Академии. И про гидравлический пресс, само собой. Ему казалось, словами он ломает стену.

Мы, мужчины, сколько угодно можем размахивать руками, говорить на повышенных тонах, производить ещё тысячу суетливых телодвижений, убеждая себя и других, будто от нас всё на свете зависит, включая и само существование мира. Но в глубине души каждый из нас подозревает, насколько необходимо встречать одобрение в глазах женщин, безмолвно взирающих со стороны. Мы с детства привыкли оглядываться: верным ли идём путём.

Моральный ценз.

— У него неподходящее психологическое состояние, — закончил адмирал. — Ты права, ни от кого ещё не требовалось больше, чем жизнь. Но Рубен ведь и не кто попало. Уверен, со временем он полностью восстановится. Было бы желание. Раз уж он привёл в действие голосовые механизмы, то за двигательными дело не станет. Беда в том, что времени — нет. Мы должны предъявить флоту нечто летающее. Другого способа сохранить ему хотя бы эту форму существования я не вижу. Харальда на Зиглинде нет. Кирилла, к счастью, — тоже. Надо придумать что-то дельное, пока парадом командую я.

— Вы, мужчины, всегда только ломаете, — с глубокой внутренней убеждённостью сказала Адретт. — А потом в полной растерянности просите: сначала маму, а потом — жену, да кто под руку попадётся… собери, мол. Почини. Исп… исправь, сложи, склей, чтобы было, как прежде: новенькое, красивое, целое. Что, ты думаешь, я могу тебе предложить сейчас? Вам, мужчинам, женщина нужна, чтобы излиться в неё и обрести утешение на дружественной груди. А кстати, вот… помнишь последнюю девушку, на которую Руб завёлся?

Олаф посмотрел на невестку недоуменно.

— Та тощеватая брюнетка на выпускном… Нина, кажется?

— Её звали Натали.

— При чём тут она?

— При том, что хвост наш павлин распустил перед нею — будь здоров. Рубен, помнится, был очень, — она мимолётно улыбнулась, — горячий. У неё было такое лицо, будто одно неверное слово — и вынет бластер, и начнёт во всё палить. Я, грешным делом, сперва решила, будто барышня из спецслужб.

— А перерешила когда?