Врата времени

— Мне кажется, Мэрад переоценивает его способности. Вряд ли Темпер понимает иносказательный смысл приключившихся с ним событий. Например, он наверняка не понял, что вошел в Зону, как входит в мир ребенок, — беззубым и безволосым. Понял ли он, что встретил и победил того осла, который сидит в каждом из нас? Что одолел он его лишь тогда, когда отказался от мнимого оружия — фляги с водой — и стал полагаться лишь на собственные силы? Или, допустим, догадался Темпер, что Чокнутые Тарабары являются ходячим укором людям, возомнившим о себе слишком много?

— Он, наверное, помрет, когда узнает, что настоящий Поливайнозел за много миль отсюда, а под его маской скрывался ты, — прыснула Пегги.

— Ну, смысл этого символа он, надеюсь, понял, — заурчал Аллегория. — Поливайнозел — пример того, что богом может стать любой осел, не говоря уже о нормальном человеке. Если же Темпер не смог даже этого понять, то он изрядный болван.

Как ни странно, это я понял.

...Вдруг из винной бутылки, лежавшей на дне корзины, вылетела пробка, и меня окатило — чем бы вы думали — конечно же Пойлом.

Кровь застыла в моих жилах. Если они услышали хлопок пробки... Но, похоже, Пегги с Альбертом ничего не заметили. Аллегория громыхал как ни в чем. не бывало:

— Он встретил Любовь, Юность и Красоту — их нигде нет в таком изобилии, как в нашей долине, — в образе Алисы Льюис. Завоевать ее благосклонность оказалось делом непростым, ибо страждущему Любви, Юности и Красоты нужно преодолеть самого себя. Она отвергала его, дразнила, соблазняла — и чуть не свела с ума. Алиса желала его, но мучилась сомнениями. И Темперу пришлось одолеть свои слабости — комплексы, связанные с беззубостью и облысением, — чтобы добиться ее. И лишь тогда он понял, что его мнимые пороки в глазах возлюбленной были достоинствами.

— Как ты думаешь — он нашел ответ на тот вопрос, который ты задал ему, превратившись в осла?

— Не знаю. Я теперь склоняюсь к мысли, что сначала надо было превратиться в Сфинкса и задать ему наводящий вопрос. Темпер ведь наверняка знает, что ответ на вопрос Сфинкса простой, — это сам Человек. Да, Человек — это ответ на все древние как мир вопросы. Быть может, тогда Темпер догадался бы, к чему я клоню, спрашивая: «Что дальше, человече?»

— А если Темпер ответит на этот вопрос, он тоже станет богом?

— Вот именно что «если», — сказал Аллегория. — Мэрад утверждает, что Темпер стоит на несколько ступеней выше среднего обитателя Мэрадленда. Он реформатор по натуре, идеалист, для которого битва с ветряными мельницами — счастье. В нашем случае Темперу предстоит не только победить ветряные мельницы, которые крутятся в нем самом — неврозы и комплексы, — но и попытаться отыскать запрятанного в нем бога. И вытащить его на свет божий — хоть за волосы. Если Темпер это не сделает — он погибнет.

— Ой, нет! Только не это! — воскликнула Пегги. — я не знала, что Мэрад имел в виду именно это.

— Тем не менее, — зарокотал Аллегория, — именно это он и подразумевал. Мэрад говорит: Темпер либо обретет себя, либо погибнет, потому что не сможет мириться с положением рядового пожирателя Пойла, упивающегося бездельем и живущего по принципу «будь что будет». Он либо станет первым лицом в этом новом Риме, либо погибнет.

Слушать их разговор было, конечно, безумно интересно, но следующие несколько реплик я пропустил мимо ушей. Дело в том, что Пойло продолжало течь из бутылки нескончаемой струей, и мне вдруг пришло в голову, что жидкость может просочиться через горловину мешка, и тогда меня сразу обнаружат. Перепугавшись, я заткнул горлышко пальцем. И стал слушать дальше.

— ...потом он пришел на кладбище, — продолжал громыхать Аллегория, — и встретил там Плаксу-Ваксу. Плакса будет вечно причитать и требовать, чтобы мертвецов возвратили в могилы. Он нипочем не согласится оторвать святую задницу от надгробия своей так называемой возлюбленной. Он ведь — оживший символ самого Дэниела Темпера, который горюет о своей лысине с младых ногтей, проклиная лихорадку, лишившую его волос. Он, как и Плакса, в глубине души не желает воскрешения мертвых — ожившая мать будет ему обузой.

В эту секунду давление в бутылке вдруг резко подскочило, палец мой вытолкнуло из горлышка, и меня с головы до ног облило Пойлом. Я стал лихорадочно затыкать бутылку, но Пойло хлынуло мощным потоком, прибывая с ужасающей быстротой. Ситуация была мерзкая: либо я захлебнусь, либо Пойло польется через горловину мешка и выдаст меня с головой.

А тут, вдобавок ко всем моим бедам, кто-то, проходя мимо, тяжело наступил на мешок и едва не раздавил меня. А потом вдруг раздался голос этого нахала:

— Все закончено, Дэниел Темпер! Маски долой!

Я похолодел от ужаса. Это был д-р Босуэлл Дарэм — бог по имени Мэрад. Я узнал его голос, хоть он и приобрел сочность и басовые нотки, которых прежде не было и в помине.

— Я сбросил шкуру Аллегории и вновь принял свой истинный облик, — продолжал Дарэм. — Да-да, это я был Аллегорией, которую ты не хотел признавать. Твой старый учитель. А ведь ты еще со студенческой скамьи не признавал моих аллегорий, не правда ли?