Врата времени

Сегодня вы можете отправиться в музей Тойнби и воочию увидеть нож, хранящийся в сейфе, расположенном посреди главного зала. Где-то в следующие триста лет сейф заменят бронзовым столом с колпаком из толстого стекла. На музей упадет несколько бомб, здание будет разрушено, а нож по-прежнему будет лежать на бронзовом столе. Затем руины занесет песками и пылью, и однажды упрямый старик в поношенной одежке раскопает их и вползет внутрь. Он обнаружит нож и унесет его с собой. Потом туда наведается человек помоложе, а за ним — другие, множество других. И все это время на стене, прямо над дверью, которая ведет в комнату, где хранился нож, будет красоваться гранитная плита с надписью:

УОЛТЕР ТОЙНБИ

1962 — 2035

Мой дед выудил нож из будущего. Потом старик умер, нож поместили в музей его имени. И он преспокойно лежал там триста лет, пока вся человеческая раса сходна с ума, пытаясь раскрыть его секрет. Пока всю цивилизацию не перевернули вверх дном в поисках того, чего никогда не было!

Дед нашел нож в музее, в котором нож и лежал все время с тех пор как сам же дедушка притащил его из будущего и он попал в музей. И лежал там, пока не пришел мой дед и не принес его назад.

Это очень просто, проще не придумаешь. Мы ведь не обязаны всегда мыслить категориями «начало» и «конец». Разве вещь — или личность — не может существовать в замкнутом цикле, у которого нет ни начала, ни конца? Разве не возможно вообразить себе такое?

Мне казалось, что возможно. Я думал, что мы имеем дело с простеньким парадоксом. Но оказалось, что я не прав.

Нож, который Уолтер Тойнби нашел в будущем, сохранился идеально — рукоять, конечно, поистерлась, но сам клинок был без единой царапины. Потом химики и физики, пытавшиеся определить состав металла, с помощью алмазной пилы сделали на лезвии небольшую насечку, чтобы отщепить необходимую для опытов частичку вещества. Эту насечку может увидеть каждый посетитель музея. Нож с насечкой пролежит в музее еще триста лет, пока за ним не явится человек из прошлого.

Этим человеком окажется Уолтер Тойнби. Но дело в том, что нож, который дед возьмет с собой из будущего, не будет иметь никаких насечек. Значит, где-то должно существовать начало цикла. И где-то цикл должен кончиться. Но где именно? Как был изготовлен нож, если у истории этой вещицы нет ни начала, ни конца? Как разорвать порочный круг замкнутого цикла? Как бы я хотел знать это! Быть может, я бы тогда не лелеял мечту об убийстве. Быть может, будущее представлялось бы мне исполненным смысла и логики — а не хаотическим нагромождением миров, которых никогда не было.

© Перевод на русский язык, Куртишвили Ш.С., 1994

Роберт Хайнлайн

Уроборос

(Все вы, зомби...)

22.17. — Пятая временная зона (ВОСТ.) — 7 ноября 1970 — Нью-Йорк — «У Папаши». Когда я протирал очередную рюмку, вошел Мать-Одиночка. Я засек время — 22.17, Пятая временная зона, восточное время, седьмое ноября, тысяча девятьсот семидесятый год. Темпоральные агенты всегда обращают внимание на время и дату — это наша обязанность.

Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.

Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности — просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: «Я — мать-одиночка». Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: «...четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц».

Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счет. Дрался он страшно — так дерутся разве только женщины-полицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне.

Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что Мать-Одиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию «Старого белья» и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой.

Я протер стойку.

— Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?

Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан — казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть все, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.

Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно — для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.

— Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде.

Он кисло посмотрел на меня.

— Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем.

Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.

— Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь — я читал эти «признания». Тебе просто здорово удается понять женскую точку зрения.