Врата. За синим горизонтом событий

– Нет, мы отправим его отсюда в пятиместнике, – ответил он. – На это уйдет всего шесть дней. И потом оттуда в сопровождении конвоя. Но не с вами. Однако, – рассудительно сказал он, – мы вам, разумеется, заплатим за компьютер и программу. Смиритесь, мистер Броудхед. Пусть рискует кто-нибудь другой. Я говорю как ваш друг.

Ну да, Прагглер мой друг, и мы оба это знали, но, похоже, теперь, когда я сказал ему, что он должен сделать со своей дружбой, сенатор и перестал быть моим другом.

Наконец Боувер оттащил меня в сторону. В последний раз я видел, как сенатор сидит на углу стола, лицо его побагровело от гнева, глаза выглядели так, будто он готов был заплакать.

– Не повезло, мистер Броудхед, – с сочувствием проговорил Боувер.

Я набрал полные легкие воздуха, собираясь и его как следует отделать, но остановился. Не было смысла.

– Я вам куплю обратный билет в Куру, – пообещал я.

Боувер улыбнулся, показав прекрасные новые зубы, – следовательно, кое-какие деньги на себя он все же потратил.

– Вы меня сделали богатым, мистер Броудхед, – ответил он. – Я сам могу купить себе билет. К тому же я тут никогда не был и, думаю, вряд ли попаду еще раз. Хочу ненадолго задержаться.

– Как хотите.

– А вы, мистер Броудхед? Каковы ваши планы?

– У меня их нет.

Я ничего не мог придумать. Моя программа закончилась. Не могу передать, какое опустошение я почувствовал. Я настроился на новый полет в загадочном корабле хичи – ну, может, не таком загадочном, как во времена моего пребывания на Вратах. Но проект все равно выглядел рискованным. Я сделал шаг, которого так долго боялся. И все полетело к чертовой матери.

Я печально смотрел вдоль длинного пустого коридора в сторону доков и чувствовал, как от обиды и возбуждения у меня сжимаются кулаки.

– Я мог бы попробовать прорваться, – сказал я.

– Мистер Броудхед Это… это…

– Не волнуйтесь. Я не могу это сделать, потому что все оружие уже в пятиместнике. И сомневаюсь, чтобы меня пропустили одного.

Он с тревогой всмотрелся мне в лицо.

– Ну, – с сомнением сказал он, – может, и вам стоит провести тут пару дней…

И тут его выражение изменилось.

Я почти не заметил этого, я чувствовал то же, что и он, и это требовало всего внимания. Старый Питер снова улегся на кушетку. И это было гораздо хуже, чем всегда. На нас навалились не просто мутные сны и дикие фантазии, которые я испытывал и раньше. Нам передались боль, отчаяние и безумие. Это было ужасное ощущение: виски сдавливало, словно тисками, от кончиков пальцев до груди пульсировала невероятная боль. Горло у меня пересохло, а потом вырвало.

Никогда раньше ничего подобного не приходило с Пищевой фабрики. Но никто до этого и не умирал на кушетке. И агония не прекратилась ни через минуту, ни через десять.

Я дышал порывисто и тяжело, словно в камере, из которой выкачали воздух. Боувер тоже. Все остальные, оказавшиеся рядом с нами, также корчились в конвульсиях. Боль длилась бесконечно, и каждый раз, когда нам казалось, что она достигла максимума, следовал новый взрыв. Все это сопровождалось ощущением ужаса, гнева, отчаяния человека, который знает, что умирает, и негодует из-за этого.

Но я давно знал, что это такое. Знал, что могу сделать, вернее, на что способно мое тело, если только я смогу сдержать в узде свой мозг. Я вынудил себя сделать шаг, потом другой. Заставил протащиться по широкому чудовищно утомительному коридору, и Боувер извивался на полу за мной. Впереди, абсолютно беспомощные, шатались охранники. Я прошел мимо них – сомневаюсь, чтобы они меня видели, – пролез в узкий люк шлюпки, и весь в синяках, дрожа, заставил себя закрыть над головой люк.

И вот я снова оказался в ужасно знакомом крошечном помещении, окруженный многочисленными пластиковыми ящиками. Уолтерс по крайней мере свою часть работы добросовестно выполнил. У меня сейчас не было возможности расплатиться с ним, но если бы он на минуту пришел в себя и просунул руку в отверстие, которое я закрывал, я дал бы ему целый миллион.

В этот момент старый Питер Хертер умер. Но с его смертью наши страдания не кончились. Они только начали уменьшаться. Я не мог бы и представить себе, каково оказаться в мозгу умершего, когда он чувствует, как остановилось сердце, расслабились внутренности и неизбежность смерти проникла в мозг. Это длится гораздо дольше, чем я мог поверить. Это происходило все время, пока я поднимался в корабле на маленьком водородном двигателе в пространство, где можно пустить в ход главный двигатель хичи. Я с большим трудом поворачивал тугие колеса курсоуказателя, пока не появился набор цветов, которому научил меня Альберт.

Затем я сжал сосок двигателя и пустился в путь. Корабль начал головокружительные рывки ускорения. Я едва мог видеть звезды на экране, для этого приходилось выгибать шею, выглядывая из-за пульта управления кораблем.

Звезды начали сходиться. Ни один корабль теперь не мог остановить меня. Более того, я сам не мог этого сделать.