Vremena goda

– Помни важное правило: никогда не нужно иметь преимущества перед партнером, а если оно есть, добровольно от него откажись. Инь и Ян должны быть на равных. Поскольку я слеп, откажись от зрения и ты, закрой глаза.

О’кей, закрываю.

Когда от Ивана Ивановича остается только голос, всё меняется. Звуки стали слышнее, запахи явственней, кожа чувствительней. Никогда бы не подумала, что зрение может быть помехой. Я – уже не совсем я, а он – не совсем он. Пропадает ощущение нелепости, иронизировать становится незачем.

– Любовное соединение – это как будто ты поднимаешься по лестнице, а потом прыгаешь вниз, – внушает мне ровный, лишенный возраста голос. – Ступенек всего шестнадцать, я помогу тебе по ним подняться, я буду вести тебя. Лестница эта ведет очень высоко, к самому солнцу, поэтому тебе постепенно сделается очень жарко, а когда жар станет невыносим, мы с тобой спрыгнем, и будем лететь, и ты закричишь от сладкого ужаса, а потом упадешь в прохладный и свежий омут, и отдышишься, только когда вынырнешь. Ты готова?

– Да.

Потрескивает костер. Моему правому боку тепло, левому холодно. По крыше фанзы с шуршанием пробежал какой-то некрупный зверек – соболь или, может, куница.

Шелест одежды. Иван Иванович тоже раздевается и ложится рядом со мной.

Не могу совладать с любопытством. Поворачиваю голову, подглядываю.

У него странное тело: не молодое и не старое, совершенно безволосое, без морщин и складок. Мужская принадлежность, съежившаяся и бледная, очень похожа на сухой корешок яншэня. Неужели этот чахлый безжизненный отросток на что-то годен?

– Закрой глаза, не смотри, – говорит Иван Иванович. – Они тебе мешают.

Мы лежим очень близко, но наши плечи не соприкасаются.

– Начинаем подъем, пока каждый сам по себе. Первая ступенька – то, с чего начинается всякое действие: настрой свое дыхание на нужный лад, я тебя этому учил. Дыхание, с которым поднимаются по лестнице любви, такое: три глубоких судорожных вдоха, потом один резкий выдох, будто гонишь Жизнесвет из верхней части твоего тела в нижнюю. Вверх! Вверх! Вверх! И вни-из! Снова, снова, снова – до тех пор, пока твоя голова не станет легкой и книзу не заструится тепло. Положи левую ладонь чуть ниже пупа и слегка надави – это граница холода и жара. Приступай.

Я дышу, как велено, и всё происходит, как он обещал: книзу от ладони жар, голова будто пустеет, и больше я ни о чем не думаю.

– Хорошо, можно подниматься на вторую ступеньку. Я направлю кровь, насыщенную Жизнесветом себе в Ян, а ты – в Инь. Здесь у мужчины и женщины всё происходит по-разному, потому что Ян – высшая точка рельефа, а Инь – глубокая впадина. Ты женщина городская, тебе легче будет представить, что ты – умывальник, а твой Инь – сливное отверстие, и вся вода, горячая и пузыристая, устремляется туда.

Метафора неромантична, я хихикаю, но это не мешает, а наоборот помогает мне расслабиться.

– Теперь – это все еще вторая ступенька – представь, что ты стебель, по которому текут жизнетворные соки, а твой Инь – нераскрывшийся бутон, и он наливается Жизнесветом, лепестки краснеют, набухают, раскрываются… Но ни в коем случае не двигай бедрами.

«Он меня гипнотизирует», – проносится в голове, но это уже неважно. Что-то во мне происходит, что-то очень сильное. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не начать извиваться, плотно стискиваю ноги. Нечто подобное со мной иногда бывало во сне, под утро. И еще в тот миг, когда Давид послюнил палец и снял ресничку с моей щеки.

Я готова! Слов больше не нужно! Хватит болтать!

Приоткрываю глаз, кошусь на Ивана Ивановича. Он все так же неподвижен, но та часть тела, что недавно показалась мне безжизненной, воспряла и преобразилась – как яншень, напитавшийся соками иншеня.

– Хорошо. Поднимемся на третью ступеньку, но только помни, что восхождение впереди еще долгое, ни в коем случае не спеши. Возьми мою руку и положи ее туда, где тебе жарче всего…

(Удивительно, но потом, с Давидом, наука о «любовной лестнице» мне ни разу не пригодилась. Я не настраивала дыхание, не заставляла «Жизнесвет» стекать в сливное отверстие моего умывальника. «Жизнесвет» устремлялся туда сам. О, как он устремлялся!)

Я захлопываю книгу. Хватит с меня и второй «ступеньки».

Всякому чтению свой возраст. В шестьдесят лет не стоит перечитывать «Детей капитана Гранта», а в сто пять незачем листать «Камасутру».

Осенью

Стас Берзин