Времена и люди. Разговор с другом

Одни сумели проявить себя. Учительница, учившая детей в бомбоубежище, истощенный водитель, нашедший в себе силы, чтобы сесть за баранку и совершить подвиг — поездку на ту сторону Ладожского озера, дядя Вася, которого на руках принесли в цех и который, сидя у костра, руководил ремонтом танка, директор 15-го ремесленного училища Анашкин, управдом Иван Иванович Иванов — это были те люди, которые вместе с бойцами Ленинградского фронта выиграли битву за Ленинград. Но кто посмел бы бросить камень в неработающего, согнувшегося, обессилевшего, погибшего не у своего рабочего места, а у себя в постели. Не только о тех, кто работал и умирал на поле брани, сказано поэтом: «Товарищи проносят ленинградца, погибшего на боевом посту». Это сказано и о тех, кто шел на свой завод, но не сумел дойти, и о тех, которые подошли к заводским воротам, но завод уже не работал, и о тех, которые боялись выйти из своего закутка, да, да, боялись, потому что закуток, пусть сотрясаемый залпами артиллерийской канонады, все-таки был свой закуток, а не та гомеровская картина гибели, которая приводила людей в еще большее отчаяние.

Но мы сострадали и тем, кто слабеющей рукой брался за лопату, и тем, кто уже бредил хлебом, и это вынужденное обстоятельствами равенство было тоже нашей идеологией, потому что только фашизм мог взять на вооружение: падающего толкни.

После прорыва блокады это вынужденное равенство было нарушено и появилась новая требовательность людей к самим себе, без которой вообще невозможен нравственный рост общества.

Я за эти тридцать лет не раз читал, что в Ленинграде к сорок третьему году остались только работающие и что именно поэтому возможны были новые усилия. Я думаю, что это не совсем так. И в сорок третьем году в Ленинграде оставались старики, много раз решительно отвергавшие эвакуацию; то, о чем говорила моя мама, говорили во многих семьях: «самое страшное мы уже пережили»; оставались в сорок третьем году в Ленинграде и дети; как ни старались вывезти их «подчистую», это было просто невозможно сделать. И в сорок третьем году встречались люди, у которых мания еды, или, вернее, мания насыщения, еще не кончилась, она ослабела, видоизменилась, но не кончилась…

Поражающие историков усилия ленинградцев в сорок третьем году — рост производительности труда на всех без исключения действующих предприятиях, интеллектуальная жизнь людей, работа библиотек и книжных магазинов, всевозможные производственные и художественные кружки (вспомнить хотя бы театральную студию, в которой класс актерского мастерства вел народный артист РСФСР Федор Михайлович Никитин!) — все эти поражающие наше воображение факты не следует относить только за счет того, что в Ленинграде к этому времени осталось только «самодеятельное население».

Прежде всего я бы обратил внимание на нравственный облик ленинградца, пережившего годы сорок первый и сорок второй и теперь, после прорыва блокады, потребовавшего от себя новых свершений.

На вопрос — кто есть кто — ленинградцы ответили не только в первую блокадную зиму, но и в следующем, сорок третьем году, и следующем, сорок четвертом. Впрочем, пока жив человек, этот вопрос всегда стоит перед ним.

13

Весной сорок третьего едва ли не в каждой дивизии сооружались макеты долговременных немецких укреплений, повсюду учились современному наступательному бою, повсюду стали считать и минуты, и человеческие жизни.

В конце марта на одном таком учении я встретил своего старого знакомого, подполковника Д. В первую минуту я не узнал его, так хорошо он выглядел или, лучше сказать, так плохо он выглядел год назад, после своего крушения на Невской Дубровке. Ведь я тогда видел Д. в самый для него неприятный момент снятия с должности и по сию пору помню, как потускнел могучий затылочек.

Зато сейчас было приятно взглянуть на человека, когда он снова улыбался во все свои тридцать два сахарных зуба, не съеденных даже блокадой, — очень уж прочную конструкцию создала природа. Шубка сидела на нем ладно, да и шапка была новая, высокая, полковничья, тогда папахи только-только начали носить, и я по папахе решил, что он командует полком. Моя ошибка — Д. в то время еще занимал должность заместителя по строевой — пришлась ему по вкусу. Впервые за все время нашего знакомства подполковник Д. поздоровался со мной за руку и вообще проявил внимание: накормил обедом и дважды спрашивал, «по нутру» ли пища.

Очень даже она оказалась мне по нутру. Повар был отличнейший, Д. звал его Али и утверждал, что этот самый Али держал свою собственную шашлычную в Евпатории («в старом городе, понимаете…»). Но, по-моему, Али был самым настоящим ярославским мужичком, уже в годах, с широкими «татарскими» скулами, а под тяжелыми веками блестели хитрые глазки. Впоследствии, когда Д. назначили командиром полка, для Али, вернее для его поварских деяний, была выстроена специальная землянка, так сказать, столовая «на три куверта» — кроме Д. здесь имели право обедать только начальник штаба полка и замполит, которого за глаза все звали Егорыч.