У неё в памяти возникла виденная некогда картина: немолодой уже Пётр вот так же обессиленно лежит на диванчике после приступа, а его голова — на коленях жены, Екатерины. В той истории только ей удавалось купировать его припадки. Теперь то же самое получилось и у Дарьи. Но если у Екатерины в арсенале имелось только тонкое женское чутьё, то в её случае был ещё и опыт медика… Никуда она от
Когда государь явился под ручку с какой-то девицей, это было ещё полбеды. Но когда он затем сделал парочку официальных заявлений, это произвело эффект орудийного залпа в упор.
Сперва — объявил о восстановлении Монастырского приказа, упразднённого ещё его братом Фёдором Алексеевичем. Приказу сему отныне надлежит отныне ведать доходами церкви.[32]
Публика заволновалась: царь-таки наложил лапу на церковные доходы, смелое решение. Не стоило митрополиту его злить. А затем представил девицу: «Государыня-невеста Дарья Васильевна Черкасова». Тут плохо стало уже всем без исключения. Особенно тем, кто делал ставку на царевича Алексея как единственного наследника престола и клан Лопухиных.— …Сегодня невеста, завтра жена, а там, глядишь, и сыновей рожать учнёт. Алёшку побоку, стало быть… А Евдокия-царица что?
— Так пострижена она, яко Соломония Сабурова.[33]
Слово есть такое европское: «прецедент». Глинскую-то приняли? Приняли. И эту… как её там… Черкасову — тоже принять придётся. Хорошо хоть не немку государь под венец поведёт, с него бы сталось…— Да пусть потешится, навряд-ли сие надолго. Девка-то лядащенька, одни косточки. Глядишь, родами и помрёт.
— А коль не помрёт?
— Не помрёт — так помогут. Она много кому в сей горнице дорожку перешла, сама того не ведая…
Глава 10
Время перемен
День, потрясший высшее общество Москвы, подходил к завершению. Но дел было ещё столько, что оставалось непонятным, как их все переделать, не разделившись на несколько автономных кусочков. Впрочем, как-то обошлось без разделения. Но хуже всего было не это. Если господа придворные ранее едва замечали странную девицу-сержанта, то теперь просто не давали прохода. И хорошо если ограничивались поклонами, а не начинали надоедать просьбами посодействовать в чём-либо. Кате потребовалась вся её выдержка, чтобы держаться со всеми ровно, дипломатично. Не «нижайшие просьбы», а приторные, неискренние улыбочки — вот что раздражало сильнее всего. Женька, тот и вовсе после получаса таких рандеву сбежал в «располагу», заодно сообщив «немезидовцам» сногсшибательные новости. А ей, между прочим, требовалось не терять время на бесцельные разговоры — ибо протекцию никому оказывать не собиралась в принципе — а сделать ещё две важных вещи. Во-первых, сообщить Петру Алексеичу о договорённостях с саксонским послом, выслушать его корректировки в связи с текущими изменениями, а затем идти сторожить Карла, в полночь её дежурство.
К слову, швед навострился отсыпаться днём, а когда приходило время Катиной «вахты», обычно приходившейся на ночные часы, охотно беседовал с ней на разные темы, в том числе и политические. Так получилось, что его тюремщица оказалась одной из очень немногих, с кем он мог поговорить на родном языке. Саму Катю эти беседы выматывали как бы не больше, чем ночные дежурства.