Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги)

Сокращение русского населения является заветной целью масонско-сионистского отребья. Ему страшна и неприемлема большая и могучая Россия.

Товар – деньги – товар…

Родина-мать, как же не уберегли тебя, как же отдали на глумление…

Из метро "Маяковская" поднимаюсь на Садовую, напротив ресторана "София". На два шага впереди медленно переступает истощённо-худая женщина с внушительным рюкзаком и связкой коротких досок в руках. Очевидно, для ремонта. Она не несёт их, а как бы тянет. Тянет всё своё усталое тело.

Она в заношенном пальто не то синего, не то фиолетового цвета. На немолодом бледном, распаренном лице бусинки пота.

Мягко беру у неё доски: "Я вам помогу".

Она шепчет: "Вам самим тяжело".

Эта высокая лестница впереди чудится ей ужасом.

Она шепчет: "Сейчас такси такое дорогое. Вот всё на себе. Одна я, милый…"

Потом, наверху, уже среди грохота машин и людской толкотни, смотрю на город своего детства, юности, молодости и с невыразимой печалью и горечью выговариваю: "Одни и мы! Не наш город. Отнят наш город…"

О растлении и оболванивании.

Пабло Пикассо родился в 1881 году, умер за девяносто. Он был знаменитейшим художником. Испанец по крови, он считал себя французом. Между прочим, этот незаурядный человек вступил в коммунистическую партию Франции.

На одном из последних своих юбилеев Пабло Пикассо выступил с таким откровением:

"Многие из вас становятся художниками по причинам, имеющим мало общего с искусством. Люди уже не ищут в искусстве утешения и чего-то высокого. Самая утончённая часть (я бы сказал, извращённая. – Ю.В.)… требуют нового, оригинального, экстравагантного и скандального, и я, начиная от кубизма и далее, доставлял удовольствие этим господам и критикам всевозможными экстравагантностями, которые мне приходили в голову. И чем меньше их понимали, тем больше мной поражались.

И чем больше я забавлялся всеми этими играми, всеми этими загадками, ребусами и арабесками, тем больше приходила ко мне слава.

А слава для художника – значит распродажа, прибыли, богатства. Сейчас я, как знаете, известен и очень богат, но, когда я остаюсь наедине с самим собой, у меня не хватает смелости увидеть в себе художника в старом, великом значении этого слова. Джотто и Тициан, Рембрандт и Гойя были великими художниками. Я всего лишь развлекатель публики, который понял своё время. Это моё признание горько и больно, но оно заслуживает того, чтобы быть искренним…"

У власти одна задача: оглупить и разложить волю народа. Иду и повторяю: "Заброшенный народ! Заброшенный народ!…"

Смысл патриотизма заключается в том, чтобы держать интересы Отечества выше частных интересов людей и отдельных их сообществ. Это необходимо для выживания ВСЕХ ЛЮДЕЙ, ВСЕГО НАРОДА. Разумеется, это не повод для оправдания духовного подавления личности.

О России словами Овидия можно сказать [141]: "Горькие слезы её – это была моя кровь". Эта кровь невыносимо жжёт, кажется, струится не кровь, а расплавленный металл…

Я любил Овидия и собрал всё, что было издано его на русском языке.

Во власть позора брошено всё.

Заседаний, конференций, съездов, конгрессов и т.п. с каждым годом всё больше и больше, а жизнь всё хуже и гаже, подлее [142].

И сколько же таких радиостанций – каких угодно: американских, французских, немецких… Но никогда – русских (российских сколько угодно, но не русских)!

Здесь звучат голоса Америки, Израиля, да кого угодно, но только не русской земли. О русской земле и не вспоминают. Русская народная музыка (и любимые песни) звучит как милостыня. Впрочем, она и не звучит. Деньги все качают русские – от русского пота и труда, а станции, как и всё прочее, не русские, чуждаются русского, в лучшем случае – извиняюще снисходительны к русскому…

Образцовая американская радиостанция на русской земле.

Все эти радиостанции давно уже позабыли, что русская речь не тараторенная. Она плавная и мелодичная.