– А еще можно? – вдруг густым, хриплым голосом спросил бритый.
– Щас. Пивка глотну! – улыбнулась Ирка.
Людочка зажмурилась снова. Либо сейчас, либо никогда! Второй удар по ядрышку! И – раз! И – два!
…вырвалось у нее.
Теперь засмеялись все, и внезапно прозрела та самая, в черных очках. Она изломала твердое лицо в улыбке и проговорила:
– Бизнес – это здорово! Вы деньги, девчонки, брать должны. А можно с вами? Спеть… и сыграть?
– Плиз, миледи! – Ирка утирая губы, показала на траву рядом. – А вы умеете?
Дама сняла очки. Глаза у нее оказались васильково-синие, в сеточке мельчайших морщинок, и очень добрые. Она легко бросила на траву свою серую с золотой цепочкой сумку, одним движением выскочила из своих остроносых туфель, обнаружив аккуратненькие, точеные босые лапки с ногтями деликатного перламутрового оттенка, и уселась на траву. Аккордеон она взяла профессионально.
И тут же, вместе с Иркой, затянула:
Пока мелодия аккордеона разносилась с их полянки, Людочка, развалившись на траве, объясняла присевшему на корточки мужику с дыней особенности симороновского Волшебства – ощущая себя уже посвященным адептом! – и одной рукой гладила радостно взвизгивающего пуделя. В разгар этой идиллии появился милиционер из взвода ППС. Он был молоденький, безусый и низенького роста. Дубинка на его поясе казалась клюкой старухи. Увидев его, Ирка и преподавательница из музучилища – ее звали, как выяснилось, Элеонора Гавриловна – грохнули:
Вышло не очень складно, но с тонким намеком. Милиционер оглянулся на публику, неуверенно почесал нос, чем вызвал взрыв смеха, а потом, дождавшись маленькой передышки, спросил нарочито грозно:
– И что это у вас тут, граждане… э-э… за концертная деятельность? А лицензия?
– У нас спевка хора! – на этот раз нахально ответила Элеонора Гавриловна. – Я – художественный руководитель. Вам документы показать?
Милиционер снова почесал нос, и Людочка забеспокоилась, как бы бородавка, транслируемая в общем потоке ВКМ, действительно не вскочила на носу этого, по-видимому, хорошего человека. Он еще раз посмотрел на людей, и те, истолковав его взгляд, как только могут истолковать таковой русские люди, возмущенно загомонили:
– Ну чего к людЯм привязались? Поют девки, и хорошо поют…
– Ни одного матерного слова! Я – свидетель, запишите меня!
– Я вас прошу, не мешайте течению художественного слова…
– Понимать надо! Это ж куль-ту-ра!
– Шли бы жуликов ловить! Вон там, на остановке, сейчас у одной бабы сумочку опять подрезали!
Волна народного гнева накрыла щуплого милиционера с головой. Он громко кашлянул, пытаясь сохранить достоинство, и резюмировал:
– Ну, пойте, только потише… значит, вот!
Он зачем-то козырнул да исчез – как не бывало. А бабка с авоськой, просунувшись в первый ряд, скрипуче сказала:
– Девки, может, вам пивка холодненького? С киоску? А бутылки мине потом спроворите…
– Если не трудно, пожалуйста, – покраснела Людочка. – И бутылку лимонаду, пожалуйста, вот деньги.
Веселье шло полным холодом. Дядька в шляпе отпустил пуделя свободно бегать вокруг, снял свой головной убор с потного лба и присел на корточки рядом. Азиатские студентки, белея кроссовками, давно уже расположились на траве. Мужик с дыней пристроился справа от Элеоноры Гавриловны, любовно глядя на ее красивые, ухоженные ноги. Какие-то парни в хайратничках поделились с Иркой баночным пивом.
Все вспоминали свои варианты частушек и просили: «А вот давайте эту споем…» Меха аккордеона работали, как кузнечные. Людочка, отбрасывая падающую на лоб челку, выдавала все новые и новые Симорон-версии частушек:
Под разудалую музыку ложилась не только частушечная классика, но и вполне академические симороновские строки: