Время ангелов

Выходя от нотариуса, Годфруа столкнулся с колонной маленьких калек, детей двадцать, а ног на всех тридцать. Да уж, если бы свистун-плотник не пропил два виноградника да не добавил бы к этому спирта, который его старая мать подливала в лампу, чтобы согреть глоток тизана перед сном, если бы занимался как должно плотницким делом и не оставлял бы месяцами у стены длинные доски — однажды ночью доски закачались и пошли прыгать по двору лесопильни — то не пришлось бы ему сдавать свою хибару сиротам, покалеченным войной. И если бы Даниэль, живший с двумя братьями, один — синдик, другой — умственно отсталый, не позарился на помпу для распыления сульфата, только что купленную родителями Эжени, а распылял бы сульфат по старинке с повозок, запряженных лошадьми, которых приходилось одалживать по всей деревне, то не торопил бы Эжени в феврале со свадьбой, а Эжени, беременная шесть недель, не встретила бы изувеченных детей, весело плескавшихся на берегу озера, и не родила бы ребенка без рук. О! главное не сбиться со следа улитки Годфруа Будивилля, возвращавшегося в слезах в дом с масками, хоть это и чертовски сложно, когда таких улиток, заползших в комнаты, живых и мертвых, сотни, когда мир состоит из слепых Самсонов, подпирающих стены, когда маленькая девочка горит у подножья склона и поляк увозит Жаклин на велосипеде в неизвестном направлении, когда толпы безумцев сбегаются, воюют на полях, их тысячи тысяч, саранча, которую гонит водэр[6], зяблики с Арденн, прилетающие внезапно вечером, смотришь: мартовские деревья сплошь в помпонах! Кто это сказал? Кто сейчас говорил? кто рассказывал об арденнских зябликах, о девочке в кольце огня, о колоннах изувеченных детей, о евреях, сбившихся в кучу на палубе корабля, которому не дают причалить — льдины в Архангельске быстро стягиваются в непробиваемую стену, чайки лапами вмерзают в лед и умирают, англичанка приносит чайкам горячий чай, англичанка ждет их каждую осень и бросает им хлеб — она

кутает плечи в черную шерстяную шаль — кто, в конце концов, обвел белым кружком в размытой толпе лица Гонтрана и Гермины на фоне Поссесьон? У нас в Померании такая свадьба немыслима, отец никогда бы не допустил. Циркачка! Бедный Юнкер-длинные-ноги, его лорнет выбросят на refuse-heap[7]

, после того, как самого Юнкера найдут в одной из комнат в Поссесьон на полу в странной позе с запрокинутой головой. Конечно, у вас жизнь легкая, и дома у вас из легких материалов, чтобы песок не засосал. Мужчины мяли бесформенные мясистые носы, ходили, еле передвигая ноги, северные березы опасно сгибались в дугу, олени и мамонты брели по брюхо в песке, девушки весной вместо майского дерева украшали лентами их бивни и рога. Западный ветер, не принесший дождя, направился в Китай, желтые тучи рассеялись, не уронив ни одной градины, огромные океанские ангелы шумно били мощными крыльями. В том краю вполне можно было бы спрятать отравленного Оноре и Сильвию, облитую серной кислотой: песок моментально засосет трупы, следа не останется. Небо-скуфья там давит невыносимо: эгей, слуги, на помощь! У нас скуфью ангелы держат ледяными крыльями. Единственная гора на равнине — refuse-heap, куда выбросили вставную челюсть и лорнет Юнкера, гора из кукольных париков, ржавых садовых ножниц, стрекозиных крыльев и до того высокая, что уже с октября на склонах лежит снег. У ее подножья копошилось целое племя слепцов; муж с женой, евреи, мечтали о ребенке, звали его ласково «костыль нашей будущей старости», пусть ребеночек сидит на скамье у печки рядом со старым отцом, парившим над котелком язву на левой руке. Слепцы! Уже построен точными ударами топора корабль, который до отказа набьют евреями, давка, руки опущены, здесь и там, стиснутые телами живых, стоят трупы. Ребенок умер сразу, его выкинули в море. Напрасно корабль пытался причалить, у каждого мола человек в расшитой золотом одежде запрещал вход в порт, молча подавая флажками сигнал: «нет, нет». Покойницы в шерстяных шалях, старые туфли горят вдоль берега, тоже нигде не могли причалить.

— Да, конечно, вы сами провели электричество, что, впрочем, было довольно легко… — но ваши дома дали крен, да, да, я видел трещины в гостиной. Это… забавно.

Гермина играла Meeresstille und glückliche Fahrt[8]

в четыре руки со своей кузиной Илзе фон Бонин.

— У нас дом, шато, построен на скале, а не на зыбучих песках.

— Зато у нас колодец для дождевой и талой воды, а в десяти минутах ходьбы в парке источник с питьевой водой, куда оленей кладут охлаждаться[9], конечно, не так все комфортно, как у вас, но вам тоже есть чему поучиться.