Время больших отрицаний

И там вышло нормально. Приблизясь к планете, валун — точечка на фоне белесой атмосферы с полосами — изменил траекторию на дуговую, вошел в верхние слои, стал искоркой, световым штрихом… и в том месте, где он упал, что-то на недолгое время засветилось, заалело; но локально. И все. Так, раскаляясь от трения о воздух, падают болиды и на Землю-матушку. Вещество соприкоснулось с веществом, малое небесное тело столкнулось с большим — всего и делов.

4-й феномен теории Пеца был теперь доказан достаточно строго. У них над головами, над башней, над Катаганью и всем миром была не просто иная Вселенная, но и самая сильная взрывчатка, какую только могли обеспечить законы физики; такая, от какой нет ни защиты, ни спасения. Во вселенском изобилии.

…На той и на другой планетах не было ни цивилизаций, ни жизни. Никто не выгонял коров за околицу, не шли по шоссе машины, не росли там рощи, не текли реки. Но все равно впечатление о гибели первой, о гибели целого мира от пустячка в несколько тонн оказалось настолько сильным, что начисто пропала охота что-то брать из МВ.

А вторая планета что ж… Ну, уронили на нее болид. Если потом там возникнет разумная жизнь, это объяснят естественными причинами.

Сам же Варфоломей Дормидонтович потом мучительно думал: что было-то НА САМОМ ДЕЛЕ? Сидел в кресле перед компьютером на 122-м уровне, прикрыв лицо ладнонями, вспоминал. Вот он смотрит в телескоп на Вхождение М31, доволен, даже торжествует, что угадал насчет рентген-источников — они области НПВ! Вот наблюдает вспышку сверхновой; это напоминание о том, что пространство предельно заряжено энергией, оно и есть энергия… Вот возвращается в коттедж, включает компьютер, находит тот файл Пеца, ТУ запись. Постигает. Неумело летит в Ми-четвертом к Шару… Поднимается лифтом, потом пешком… Тут еще лом этот… И он, час назад присоединявшийся мыслями и знанием ко Вселенной, как нетрезвый жлоб лупит ломом по белому корпусу супер-Ловушки, нацеленной в МВ, в ДРУГУЮ Вселенную.

Что НА САМОМ ДЕЛЕ было-то? Какую он роль сыграл в этой вселенской драме расширяющегося Контакта?.. Ладно, с ломом действительно вышло не очень чтобы того, перебор. Но ведь если бы не прилетел во-время, не поднялся, не остановил — все. Через десяток-другой верхних К-минут (то есть через нижние секунды) включили бы, запустили в МВ сквозь барьер «язык»… не с первого, так со второго раза ухватили бы миллиарднотонный ком антивещества — и конец. Их нет, Земли нет.

И что, это был бы Контакт МВ/Большая Вселенная?

В том-то и дело, что вряд ли: Шар сразу закрылся бы. Закуклился. И полетел дальше.

«Э, да что я об этом знаю! Может, и про Контакт придумал зря?.. Если бы не вспомнил о том файле Валерьяна Вениаминовича. Если бы не постиг. Если бы не прилетел… впрочем, поняв, я уже не мог не прилететь. А вспомнил от наблюдения той сверхновой, вспышки, уничтожившей свой мир; от подспудной какой — то тревоги и ассоциации… То есть вроде бы не мог и не вспомнить?!.. Со мной делалось от самого начала? С нами всеми?..»

«Но этот лом, черт бы его взял, коий нелегкая мне поднесла на каком-то этаже. И навязавшаяся в уме поговорка „против лома нет приема“. Кто-то будто подстроил эту сцену — и наслаждался ею. Вот, мол, твое место, мыслящая мошка».

Это наиболее жгло ему память. Поэтому стоически принял от НетСурьеза и насчет «навалил в штаны». Навалить не навалил, но был весь во власти очень сильного чувства. Его будто возносила в башне некая пси-волна… сопротивления, что ли? Ведь ясно же, что рациональней было не переть так наверх, а с проходной по монитору связаться с крышей самому. Это вышло бы и куда быстрее того подъема. А если не с проходной, а с пятого-шестого уровня, с ВнешКольца, где всегда связь и дежурный, так и вовсе. И строго, категорически запретить. Остановить работу. А потом уж подняться, объяснить: так, мол, и так.

Нет, понесло. Чувство это и понесло. Так может, оно и было главным, главнее рациональных соображений? «Не знаю… Может быть, вообще не я спас, а Буров, привыкший ночевать дома. Если бы он был там — с его умением пришпорить работу… В какой мере мы существуем? В какой кажемся себе?..»

И снова Варфоломей Дормидонтович чувствовал себя одинокой мошкой со Вселенскими мыслями. Только теперь без лома.

(И не понимал бедный Бармалеич в академической испорченности своей, что сама Мать-Первичка далеко не бесстрастна, что чувства в мировых процессах весят не менее законов природы, выражаемых формулами.

Это вообще наилучше разумеют политические и религиозные демагоги. Отсюда их речи с разжиганием страстей, факельные шествия, молебенные завывания, публичные процессы и шоу перед телекамерами. Чтоб со взрыдом матерным, с «Ыы!..», как при совокуплениях… и вообще чав-чав и хрясь вдрызь всей эмоциональной ряшкой. Заодно и промежностью, и задницей. Счастьишко, главное, за всем этим светит. Фальшивой субстанции «счастья» сколько было, столько и останется, зато мировые процессы — в частности, понятые Корневым — исполнятся.

А с ломом, конечно, было смачнее, чем без него.)

9