Время и комната

На нитках взмывают в воздух лицевые накладки и целые части тела тучной Пенелопы.

2

В зале. Темно. Одиссей с факелом в руках проверяет и поглаживает развешенные по стенам доспехи и оружие. Легкое хихиканье у него за спиной. Внезапным движением Одиссей протягивает факел вперед и зажигает светильник. Перед его взором предстают десять служанок, в центре образованного ими круга — Евримах, один из женихов.

Меланфо. Эй, зануда-чужеземец, голытьба и пьянь! Не хочешь ли соснуть ты в доме кузнеца иль в поле рядом с пастухом? А то шатаешься все по дворцу и на баб глазеешь. Дурея от вина, толчешься с горящим факелом у оружья того, кто был когда-то Одиссеем.

Одиссей. Служанки государя Одиссея! Ступайте в комнаты свои и в покои вашей госпожи. Помогите ей вертеть веретено, чешите шерсть гребнями. Слегка ее развеселите, пока дремота сладкая ее не победит. Я же все обойду кругом и женихам в танцах и играх посвечу. Разожгу огонь и также в доме о хорошем освещеньи позабочусь.

Автоноя. Ну ты гляди! Ты нам приказы отдаешь?

Гипподамия.

Фонарщик ты, несчастный самозванец! Истопников у нас довольно. Факел, который нам домой осветит путь, мы сами как-нибудь зажжем.

Псирия. Скажи, кто на этот пост тебя назначил? По-моему, над Иром победа голову тебе вскружила.

Эрифила. Ну погоди, вот явится кто посильнее, головешкой по черепу тебя огреет, и пепельная кожа ручьями крови обагрится.

Евримах. Стойте, сладкие мои, что я вам скажу: мне сердце разрывает грудь, когда его я вижу. Не без промысла богов явился человек сей к нам во дворец. А как же иначе? Глядите, какой могучий свет тяжелый череп окружает! Иль это лишь отблески огня на плоской лысине его?

Меланфо.

Проверьте, девки, на самом деле его котомка так уж жалка и пуста, как старому и худосочному бродяге надлежит. Давайте, ну! Под лохмотьями у него пощупай!

Одиссей. Сука! Спрошу я тотчас Телемаха, не разорвать тебя ль на месте на куски.

Евримах. Набить котомку можешь по завязку. Но честною работой. Ты не хотел бы побатрачить у меня на полевых работах? Колючки собирать, сорняк полоть, саженцы сажать. Ну как? Работа не влечет тебя? Тебе ведь даже лучше без работы. Здесь средь народного благосостоянья ты, дармоед, знаешь все лазейки на выгоду себе.

Одиссей. Дармоед — имеешь ты в виду таких, которые гнездятся в пуху, паразитов, да? Нет, Евримах! Если б мы двое могли померяться силами в работе! Когда б весна была и день прибавил. Ты дал бы мне косу, сам бы взял другую, и мы бы в буйных травах потрудились допоздна. Или стали бы на быках пахать, и взяли б самых лучших, с чудной шкурой и силами неистощимыми, — земля бы только и летела из-под плуга, я нарезал бы борозду за бороздою, и ты бы белый стал как мел. Или внезапно вспыхнула б война, при мне был щит, два копья, шлем боевой из железа: я шел бы в авангарде, ты Это смог бы видеть. Или явился б Одиссей — какая-то надежда ведь все еще остается, — и ты внезапно б захотел бежать, ты, знатный муж, исполненный высокомерья, но двери, обыкновенно распахнутые широко, вдруг стали б узкими как щелка, куда бы ты брюхо не просунул, и ты бежишь, как курица, слепой от страха, мечась по кругу, пока тебя я не прикончу.

Евримах хватается за скамейку, Одиссей прячется под стол, летящая табуретка попадает в Медонта, виночерпия, кувшин падает у него из рук на землю, сюда бросаются пьяные женихи, смятение и потасовка.

Евримах. Кончай, друзья! Очнитесь. Иначе спор о жалком нищем сделает нас врагами. Мы слишком великодушны и терпеливы. Слишком много челяди, чужаков, бездельников и воров пустили мы ко двору. Чернь вверх стремится. И скоро мы утонем в грязи.

Телемах (с парапета верхних покоев). Жестоко судишь ты о людях, Евримах. Себя считаешь ты всех выше, сильным и великим, лишь потому что в малом круге знати находишь одобренье. Но это далеко не образцы. Всякий раз, когда вы крепко выпьете и роскошно поедите, вы обнаруживаете свой слабый нрав, падкий к спору и потасовкам. Идите же и успокойтесь. Изгонять я не стану никого.