Время игры

Дело, по-моему, в том, что принимающий судьбоносное решение (если он не дурак в клиническом смысле слова) вынужден рассматривать одновременно целый ряд альтернатив в условиях дефицита информации о намерениях противника и последствиях тех или иных поступков.

А человеку свойственно вдобавок исходить, скорее всего подсознательно, из наиболее желательного, а не более вероятного развития событий…

– Интересно формулируете, герр Мэллони. Наверное, не первый раз на эти темы размышляете. Вы по профессии кто, историк?

– Скорее – психолог, – ответил Шульгин, искренне наслаждающийся беседой с умным собеседником, причем, что важно, принадлежащим к совершенно другому кругу, чем люди, с которыми он тесно общался последние годы. – А историк и географ я ровно в той степени, в какой это необходимо человеку, считающему себя профессиональным путешественником.

– Счастлив человек, который может посвятить себя любимому занятию без оглядки на финансовые, нравственные и тому подобные проблемы, – задумчиво и несколько печально сказал фон Мюкке.

– При чем тут нравственность? – удивился Шульгин. – Я, кажется, никаких безнравственных поступков не совершал. Скорее – наоборот.

– Успокойтесь, ничего обидного для вас я сказать не хотел. Я ведь что имел в виду – для вас практически не существует таких понятий, как долг перед фатерляндом, кайзером, кастой, представления об офицерской чести, безусловности приказов и нравственном императиве.

Вот мы, немцы, другие. В 1914 году я сталкивался, и неоднократно, с примерами исполнения своего долга резервистами, офицерами и матросами. Оказавшись по той или иной причине на другом конце света, эти люди, узнав об объявленной мобилизации, любыми способами пытались добраться в Германию…

Даже на Соломоновых островах на наш крейсер обращались давно прижившиеся там немцы с просьбой включить их в состав экипажа. А вы, извините, в это же время охотились на антилоп…

Нет, я не осуждаю вас, я просто констатирую факт разницы психологии.

– Нормальное дело. Мы всего-навсего на триста лет раньше вас избавились от феодального стиля мышления. Долг вассала перед сюзереном.

«Рейх юбер аллес»12 (он специально заменил в этом девизе «Германию» на «Империю», чтобы мысль прозвучала точнее). «Права она или нет, но это моя Родина» и тому подобные железные формулы.

Мы это переросли. Не все, может быть, но тенденция отчетливая. Если говорить обо мне, то я добровольно и со всем энтузиазмом вступил бы в армию в одном-единственном случае – если бы враг совершил не спровоцированную агрессию и высадился на берегах моих островов. Или если бы возникла совершенно реальная угроза самому существованию европейской цивилизации как таковой.

А воевать за колонии, за проливы, за право построить железную дорогу Берлин – Багдад… Увольте!

Фон Мюкке потер подбородок, задумался. Ответил после долгой паузы:

– Я только сейчас начинаю подходить к этой мысли. После катастрофического поражения и унижения германской нации. Урон нашей чести действительно был бы гораздо меньшим, если бы кайзер отказал Францу-Иосифу в поддержке и сохранил нейтралитет…

– Однако ваш кайзер, как мы уже сформулировали, принял решение исходя из ложно понятого, феодального принципа монархов германской нации – раз, и из чересчур оптимистического прогноза течения, сроков и исхода войны…

Ведя этот, по видимости, пустопорожний разговор о проблемах, которые ему самому были давно понятны, Шульгин отнюдь не имел в виду просвещение или, паче того, перевоспитание классического, ну, может быть, чуть более умного и свободомыслящего немца первой послевоенной эпохи.

Он просто его тестировал, пытаясь определить те ключевые элементы личности, опираясь на которые можно использовать фон Мюкке в своих целях.

Во внутреннем кармане пиджака еле слышно пискнул вызов рации.

– Извините, Гельмут, я на минутку вас покину. – Шульгин встали направился в сторону «мужской комнаты».

Облицованное зеленым кафелем, пахнущее не хвойным дезодорантом, а обычной хлоркой помещение было пусто. Громко журчала вода в старых, покрытых пятнами ржавчины трубах. Сашка закрылся в дальней от входа кабинке, включил рацию на прием.

– Сэр, докладываю, – зашелестел голос робота в динамике, – прибыл на место, занял позицию в вашем кабинете. Из окна вижу двух человек за кустами напротив входа в гостиницу. Там темно, и они считают, что хорошо замаскированы. Еще одного человека заметил на крыше со стороны двора. Он снабжен подзорной трубой и имеет возможность наблюдать за балконами и окнами обоих номеров. Меня он не видел. Жду распоряжений.

В достоверности слов Джо Шульгин не сомневался. Робот обладал стопроцентным ночным зрением, отлично видел и в инфракрасном диапазоне, в ловкости и бесшумности движений превосходил рысь и макаку одновременно, проникнуть в помещение хоть на третьем, хоть на десятом этаже, цепляясь пальцами за микроскопические зазоры между кирпичами, было для него пустячной задачей.