Время изоляции, 1951–2000 гг.

До этого Айтматов романов не писал, и, в общем, определённая привязанность к жанру короткой повести здесь сказалась. Я и до сих пор думаю, что Айтматов не был романистом. Он был писателем фантастической изобразительной силы, он умел так написать, что действительно отбивал у читателя и сон, и аппетит. Во всяком случае, легенда о манкуртах в этом романе написана так, что невозможно избавиться от мигрени потом долгое время. И Айтматов с гордостью потом сам рассказывал о том, что у него добрый месяц взяла работа над этим текстом. Но при этом, невзирая на свою фантастическую изобразительную силу, Айтматов, конечно, на коротких повестях, на коротких дистанциях был сильнее. Поэтому «Буранный полустанок» – это несбалансированный роман, в который, как всегда в первый роман, напихано слишком много всего.

Удивительно, что Айтматов взялся за эту книгу уже довольно зрелым писателем. Ему было за пятьдесят, он был лауреатом всех возможных премий, включая Ленинскую, главным среднеазиатским литератором, но тем не менее он долго копил идеи, впечатления, чтобы к этому роману приступить. Весь роман поместился в 11-м номере «Нового мира» за 1980 год – это не очень толстая книга, но в неё чрезвычайно многое вместилось. И, конечно, она распадается, как и предпоследний роман Айтматова «Плаха», на несколько составляющих: история Едигея Буранного, который работает на крошечном разъезде, история контакта земных космонавтов с пришельцами с планеты Лесная Грудь, и это архаическая часть «Белое облако Чингисхана», которая как легенда должна была входить в роман, но она его разрывала, становясь слишком большой. В результате Айтматов выделил её в отдельную повесть, в романе из легенд осталась только легенда о манкуртах.

Мы должны знать, в каком историческом контексте эта вещь появилась и какую функцию она несла. Семидесятые годы, начало восьмидесятых – это в интеллектуальном отношении время трудное, бурное. На доске стояла комбинация с очень неочевидными продолжениями, и поэтому говорить о деградации, об упадке советского проекта в это время трудно. Наоборот, появляются самые сложные и самые интересные вещи: лучшие спектакли Любимова, лучшие фильмы Тарковского, как «Сталкер», например. И у Айтматова вершинный взлёт – этот роман при всех его недостатках. Темы, которые этим романом затронуты, лежат в русле тогдашней наиболее актуальной дискуссии – дискуссии о модернизме и архаике. Получалось так, что начиная с 1977 года, когда произошла знаменитая дискуссия «Классика и мы», которая резко расколола русскую литературу на почвенников и прогрессистов, – это вечное членение, но здесь оно опять стало дико актуальным, – начиная с этого года память, слово «память», историческая память стала символом почвенничества и в каком-то смысле черносотенства.

И борьба за сохранение памятников, за чистоту природы, против вторжения в неё – главная тема литературной, культурной и, скажем шире, общественной борьбы восьмидесятых годов. Ведь общество «Память» получило название после романа комсомольского писателя Владимира Чивилихина. Его роман о декабристах и так, для маскировки, о революционных традициях. Но вообще это роман о том, что без памяти общество не живёт, что традиция сильнее прогресса, что надо вернуться к традиции. Роман Айтматова всё-таки в этом ключе рассматривать не стоит. Айтматов ни секунды не почвенник. Потому что как писатель Айтматов модернист, причём модернист убеждённый. Достаточно сказать, что, когда он в 1987 году возглавил «Иностранную литературу», первое, что он сделал, – весь 1988 год печатал «Улисса». И это, в общем, не случайно, потому что крайний модерн и крайняя архаика смыкаются.