Время изоляции, 1951–2000 гг.

Я помню, что первое ошеломление от прозы Токаревой в моей жизни было таким сильным, что я спёр эту книгу из пансионатской библиотеки, просто взял и спёр. А потом, читая эту книгу, я испытал такой прилив совести, что пошёл и незаметно её вернул, и это для Токаревой серьёзный, мне кажется, комплимент. Мне было лет двенадцать. Её книги были совершенно недоставаемы. Надо сказать, что году к 1983-му она обрела наконец статус крупного прозаика. Это произошло благодаря нескольким рассказам: благодаря повести «Ничего особенного», которая дала книге название, благодаря «Кошке на дороге», благодаря «Лошадям с крыльями» – в общем, всем вот этим замечательным сочинениям, которые выглядели очень непритязательно, а при этом содержали что-то очень важное. Это трудно сформулировать. Я, готовясь к этой лекции, всё думал, как бы сформулировать чудо токаревской прозы. Сама она, правда, применительно к Довлатову, сформулировала его так: «хорошая проза – как пар над супом, но умный читатель чувствует, как много всего в этом супе варится».

Там варится действительно многое, но думаю, что пик её советской славы пришёлся на 1983 год не просто так. Сейчас объясню, в чём дело. Это женское время. Тогда совершенно точно об этом сказал другой нелитературный человек, замечательный артист Максим Суханов: «Пришло время гибких стратегий». В это время диссиденты, профессионалы, вообще борцы как-то исчезли. А женщины с их гибкостью, мягкостью, адаптивностью, умением настаивать на своём подспудно, а не внешне оказались неожиданно во главе угла. Это можно проследить по фильмам «Старые стены», «Москва слезам не верит», «Время желаний», «Так называемая личная жизнь». Ну и, разумеется, главные женщины этого времени – Марина Неёлова, Вера Алентова, Людмила Гурченко. Это время женщин, деловых, сильных, серьёзных – таких, как Токарева. Токарева ведь, собственно говоря, типичная self-made woman.

Она писала очень много и с очень ранних лет, просто она начала печататься, когда ей было уже «во второй половине своих двадцатых

» – она довольно поздно дебютировала.

По образованию Токарева преподаватель музыкальной школы, пианист.

Известно, что когда ей в составе довольно большой делегации женской русской прозы случилось ездить по Германии и вообще по Европе, там все прозаики – а прозаики вообще всегда ссорятся, а уж женщины постоянно! – находились в состоянии непрерывной такой нервной взвинченности. И когда эта взвинченность прорывалась очередным конфликтом, Токарева кидалась к роялю и начинала оглушительно громко играть, чтобы таким образом всех отвлечь, как такой Гефест, ходящий вокруг пира и потешающий всех своей хромотой. Она хорошо играет, я, кстати, слышал. А писала она лет, наверно, с пятнадцати параллельно с музыкальными занятиями, написала чемодан прозы и этот чемодан в тридцать лет торжественно сожгла, чтобы никто не узнал её ранних опусов. Она пришла с удивительно набитой рукой, с профессиональным, крепким, уже сложившимся стилем. И вот удивительным образом всё, что на поверхности в прозе, например, Петрушевской: надрыв, истерика, болезни, трагедия, боговопрошание, попытка богооправдания, мучительные детали быта – всё это у Токаревой спрятано в супе. Вся проза – это пар над супом: очень многое загнано в подтекст. Проза Токаревой, пожалуй, точнее всего соответствует определению Искандера: «Чтобы овладеть хорошим юмором, надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться в том, что там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставленный этим обратным путём, и будет настоящим юмором». Токарева заглянула в бездну и теперь от неё отползает.