Время лгать и праздновать

Из почтового ящика торчала газета, на уголке синела шариковая строчка: «Получите иностранку», то есть журнал «Иностранная литература». Его выписывала Зоя. Журнал не пролезал в ящик, всякий раз надо было идти на почту. И он взял на себя эту обязанность — только для того, кажется, чтобы однажды в месяц услышать: «Ой, принес! Спасибо, Андрюшенька!..»

Там, где неделю назад его поджидала маленькая женщина с помятым лицом, стоял, лениво озирая двор, молодой человек с волосами до плеч и в сорочке с кружевным жабо.

«По мере огрубления девиц мужественность молодых людей перестает ощущаться ими как примета пола, вот они и напяливают брошенную девицами одежку — чем не доказательство обязательности отличий?.. Без них, надо полагать, не срабатывает нечто гормональное, затормаживаются функции организма. Может быть, и мне в глазах жены недоставало сорочки с цветочками?..»

Пробившееся солнце оживило город. По небу разливалась яркая голубизна, возбужденно шумела под ветром липовая аллея, на ее дорожки уже выбрались мамы-колясочницы и мамы-прогульщицы. Уличная толпа стала плотнее и как будто сменила настроение: люди двигались живее, охотнее, выглядели очень довольными возможностью жить в городе и ходить по его улицам.

Толпа обезличивает, и с этим ничего не поделаешь, только и остается, что искать таинственный смысл сотворения нескончаемой круговерти, частью которой становишься. Чувствуешь себя так, словно вышел за коробком спичек, а оказался вовлеченным в историческое действо: когда столько людей одинаково хорошо знают, куда спешат, это не может быть пустяком.

В сквере у парковых ворот, состоящих из частокола протазанов, скрепленных бородавчатыми боевыми щитами, мирная заводь. Заглянувшим сюда или глухота, или младенцы, или то и другое вместе помогают не замечать суету и гулкое многоголосье улицы.

У пустого, замусоренного фонтана древняя старушка в теплом пальто и свалившемся на затылок платке кормила голубей. Вставшего рядом Нерецкого она обласкала счастливыми глазами того же цвета, что и живая, отливающая сизым блеском птичья толпа у ее ног. Голуби напомнили о сидящем в клетке попугае, смахивающем на лупоглазого идиота, завернутого в смирительную рубашку и для пущей безопасности посаженного в куполообразную клетку. «Дурацкая птица, дурацкая семья».

«Искусство и животные — в крови у моих родственников», — говорила Зоя. Увлеченный попугаями папаша в кругу собирателей считался знатоком резных камней, а «для прокорма» занимался антиквариатом. По местным понятиям, это означает торговать подсвечниками. Вознамерившись приобрести уникальную византийскую гемму, неосмотрительно запустил руку в казенные суммы, был уволен с работы, долго прозябал в какой-то оценочной комиссии, затем вдруг помер на даче сестры, оставив у нее на руках малолетнюю дочь и многолетнего попугая-альбиноса, бормочущего всякую хреновину… Возможно, это порода такая — особая какая-нибудь. Послушать Зоину тетку, у нее вся живность редкостной породы — кошки, куры, собаки. Не исключено, и тараканы. В день знакомства старуха перво-наперво похвалилась молодым кобелем английского происхождения, с которым, за неимением иностранной, приходилось «вязать» доморощенную сучку. Затем речь пошла о добермане Луише, которому также предстояло свидание с сомнительной куцехвостой Рахилью. Затем — о неожиданно удачном помете у боксерши Деборы «от старичка Жермена»… Она и себя причисляла к одной из двух пород, на которые делила дачных пенсионеров. Рекомендовалась представительницей «типа СКК», то бишь «собачники, курильщики, киношники», в отличие от слабаков «типа ККС» — «кефирщиков, клистирщиков, сортирщиков». И не иначе как из ретивой приверженности к своей команде встретила Нерецкого с беломориной в зубах и отменном затрапезье, от которого густо несло псиной. Рассказывать анекдоты в стиле ее собачьих забот тоже, надо полагать, относилось к отличительным свойствам «СКК». Изложив скабрезный сюжетец, она принималась гоготать первой, дюйма на два вылупляя лошадиного размера зубы, с деснами морковного цвета. Он уезжал от нее с таким чувством, будто навестил веселую ведьму. «Не старуху надо было изучать, а племянницу… Ну да теперь все в прошлом: и пенсионерки типа «СКК», и их породистые племянницы-шлюхи».

Ему легко далось бранное слово. Очень уж стыдно было сказанных ей в тихую минуту ласковых слов, стыдно недавних, казавшихся несомненными — равно милыми чувствам и разуму причин влечения к жене, стыдно доверия к ней, уверенности в ее душевной чистоте, целомудрии… Он был обворован, раздавлен, опустошен.

Сторонница поэтапного существования и то симпатичнее — по крайней мере вся на виду, знаешь, с кем имеешь дело. А Зоя, разгадав, что «ее мальчик» пребывает рядом с ней, как в заповедной зоне, куда непозволительно входить с дурными помыслами, охотно предоставила ему воображать себя избранной личностью, человеком, на которого можно положиться. И он из кожи лез — не дай бог усомнятся в его преданности. Чем не Курослеп!..