Время Лохов (СИ)

- Наверное, так, - посочувствовал мне Воропай и довел до остановки автобуса. - В центр тебе лучше на этом. Приезжай, как сможешь - встреча со старыми приятелями всегда как-то окрыляет, ты будто вдыхаешь свежего воздуха…

Я его понимал. Мы распрощались. Я не знал, попаду ли еще когда-нибудь в Харьков, город моей юности, моей мечты, город Бориса Чичибабина и Миколы Хвылевого, вторая некоронованная столица Украины, моя безответная любовь…

“На Павловом поле, Наташа, на Павловом поле

мы пили за дружбу, но все это было давно,

и, если остался осадок из грусти и боли,

пусть боль перебродит и грусть превратится в вино…”

- всплыло у меня, когда я сквозь стекло автобуса печальными глазами глядел на удаляющегося в бесконечную даль Воропая.

До поезда оставалось часа три. Не приходил бы поезд поздно домой, можно было бы еще побродить по знакомым улочкам в центре, посетить любимые места, потеребить душу. С другой стороны, приеду я сейчас на вокзал, что буду делать два часа: тупо сидеть в зале ожидания? Приятного мало.

Я вышел у парка Горького и по Советской (здесь когда-то снимали “Адьютанта его превосходительства”) прошел пешком до площади Ленина (говорят, второй по величине в Европе) и дальше к парку Шевченко, где любил гулять в студенческие годы. И если у памятника Ленину с красными знаменами митинговали коммунисты, то у памятника Шевченко толклись гладковыбритые хлопцы с длинными усами и не менее длинными чубами - “оселедцями”, в вышиванках, с “жовто-блакытными” стягами, ратующие за “вiльну Неньку-Украiну”. А чуть дальше, на аллее к зоопарку четверо размалеванных кришнаитов в оранжевых сари в танце под трамбон воздавали хвалу Кришне.

Как все смешалось в этом мире, удивлялся я, как разобраться во всем, что происходит вокруг?

Но мне ли горевать с твердым стержнем внутри? Моя память, надеюсь, никогда не даст ему согнуться…

Время до отъезда еще оставалось, я перешел на другую сторону улицы, сел в трамвай и рванул на край города, где, утопая в лесном массиве, располагались корпуса родного института. В здание заходить не стал, окинул взглядом портик центрального входа с ионическими колоннами и надписью института на фронтоне, прошел к общежитию, где ютился долгие годы, немного взгрустнул.

В парке отыскал действующую еще со времен моей юности кафешку, где цены всегда были на порядок выше, чем в студенческих столовых, но где готовили так, что пальчики оближешь: солянка была вкуснее всех первых блюд, а харчо получалось по-кавказски острым, настоящим, неподражаемым.

Цены и теперь были выше крыши, но я, прикинув, сколько осталось в кармане, все-таки заказал солянку и, несмотря на хамовитость администраторши, кучерявой стервы с чернильными глазами и тонко выщипанными подкрашенными бровями, нашел, что вкус солянки через много лет ничуть не изменился, словно повар, готовивший ее в мои студенческие времена, остался прежним.

После солянки напрасная поездка к Сахно показалась пустяшной. Из лесного кафе я вышел воодушевленным. Мир не казался мне больше несправедливым, просто немного непредсказуемым, но ведь я, в конце концов, не провидец, чтобы каждый раз что-то предвидеть, к чему-то готовиться, от чего-то предостерегаться. Надо просто жить тем, что у тебя есть, радоваться тому, что у тебя в руках, наслаждаться счастьем, когда почувствуешь его у себя в груди, пусть даже на одно мгновение, на секунду, на долю секунды…

9

Домой я вернулся расстроенным: надежда найти приличную работу в Харькове не осуществилась. Я снова находился на распутье, к тому же эта поездка серьезно подорвала мой скудный бюджет. Когда я прикинул, сколько осталось в загашнике, получалось - едва на месяц. Ну, если я, как холостяк, еще буду обедать у родителей, то, может, на неделю больше. В сущности, этого хватит, чтобы подыскать себе какое-нибудь место, хотя я прекрасно знал, что приемки нигде нет. Тешил себя только тем, что кроме головы на плечах, имею еще и руки, которые, как я полагал, выросли из своего места. Я научился столярничать и плотничать, имел разряд каменщика, достаточно сносно разбирался в электрике - мог бы прибиться к какой-нибудь строительной бригаде, но и это пока оставалось проблемой.

Мать снова опечалилась. Она всегда остро за меня переживала и помогала по мере сил. Но сейчас от нее ничего не зависело, и от этого она страдала еще больше. Я, будучи фаталистом, успокаивал ее как мог. В истории можно найти массу примеров подобного стечения обстоятельств. Взять хотя бы Бонапарта. Стал бы он тем самым Наполеоном, если бы знаменитый Лаперуз взял его, шестнадцатилетнего выпускника Парижской военной школы, в свое кругосветное путешествие? Или если бы Бонапарт поступил на военную службу в Россию, как он намеревался это сделать? Та же Венера Милосская - лишилась бы она своих рук, не предложи ее скаредный крестьянин одновременно французам и туркам?.. “Может, оно и лучше, что у меня в Харькове ничего не получилось?” - думал я.

Я попрощался с родителями, пообещав на следующий день заглянуть к обеду - все равно ведь делать нечего, а им радость.