Время мертвых

Кривицкий не отвечал — пропади он пропадом! Снова ждал, пока жена помоется в ванной? В дежурном отделе полиции меня снисходительно выслушали, поинтересовались моим возбужденным состоянием — все ли со мной в порядке, не принимал ли я сегодня сильнодействующих лекарственных препаратов или, скажем, спиртосодержащих жидкостей? Может, номер набирал неправильно? Или кто-то из домашних решил подшутить? Ах, в доме нет, помимо вас, никаких домашних и даже домовых… Мне кажется, я их развеселил. Я насилу сдержался, чтобы не послать их по заслуженному адресу, просил прислать наряд. На том конце, похихикав, сжалились, обещали подумать и бросили трубку. Перезванивать им было бесполезно — они обязательно приедут, наша полиция всегда приезжает, но когда это произойдет? Рязанов помалкивал, прислушиваясь к моему общению с органами, сокрушенно покачивал головой, бормотал: «Ну, совсем плохие люди, совсем…»

Ум отрезвел гораздо позднее, чем требовалось. Мы пролетели через засыпающий город, в котором еще не отключили светофоры, и если не удавалось проскочить на зеленый, я нетерпеливо газовал и открытым текстом выражался. Рязанов помалкивал, но он был прав: моя персона представляла опасность для «отдельных категорий населения», и от меня хотели избавиться. Не удалось посредством Варвары — решили домом. Хорошо, хоть не мамой, проживающей на далекой Затулинке.

Когда мы въехали на Советскую улицу, транспорт уже почти не ходил, часы показывали половину двенадцатого. Я мог поспорить, что во дворе не стоит машина ППС. И она там не стояла! Там не горели даже лампы под козырьками подъездов. Справедливости ради, мы действовали не тупо, машину оставили за углом, скользили по бетонной дорожке вдоль фундамента, прикрываясь цветниками, насаженными жильцами. Свет в моих окнах не горел. Вибрация в кармане: Варвара! Узнала, что я куда-то рванул, да еще Рязанова с собой прихватил. Я не стал отвечать — тремя нажатиями отменил вибрацию. Небольшая задержка, и мы перебежали к подъезду. За окном у соседки на первом этаже бубнил телевизор. И больше ничего, напоминающего, что еще не глухая ночь.

— Никита, у тебя хоть оружие есть? — бурчал в затылок Рязанов.

— Есть, — процедил я. — Я сегодня сам — могучее смертельное оружие.

— Никита, этого мало. Учитывай вероятность, что в доме западня, — бурчал Рязанов. — Когда приедут менты, неизвестно… То, что мы прибыли незаметно и бросили машину за углом, нас не спасет. Нас могли засечь в момент отъезда из крематория, телефонировать сюда… Ты точно знаешь, что мы делаем, Никита? Вы нашли артефакт, который я искал?

В это мгновение меня и пронзило. Оппоненты, на которых до «возвращения» работал Рязанов, до сих пор не выяснили, что за артефакт и с чем его едят. Не факт, что микрофон, содранный с сумки Варвары, принадлежал им. Он мог принадлежать их оппонентам, заинтересованным в сохранности артефакта и пребывании его в музее! По некоторым признакам они сделали вывод, что я знаю, о чем речь, но сами не знают, как не знали и раньше! В музее меня не взять, тем более не развязать язык. Там охрана, там стены, которые помогают. А вот если выманить… Вот дьявол! Это не фигуры, засевшие в тумане, это люди или человек, которого я постоянно вижу в музее или неподалеку, это те, кто, возможно, прикончили Тарапуньку со Штепселем…

— Константин, останься… — какого черта я вообще его потащил? Не в моих это правилах — рисковать посторонними! Но инерция работала. Я вынул ключ от домофона. Он оказался ненужным, домофон не работал! Почему?

Я распахнул дверь — она отъехала без скрипа, ее ничто не держало. Болталась сорванная пружина. Миниатюрный фонарик, травматический пистолет в правую руку… Я скользнул в темноту тамбура, фонарь не включал. Рязанов — за мной. Какого черта? Ведь сказал же ему…

В подъезде было тихо, свет не горел. Я нащупал нижнюю ступень, чтобы не споткнуться, на цыпочках отправился дальше. Остановился на площадке, придержал рукой рвущегося в бой Рязанова. И напряженно слушал. В подъезде царила пыльная, какая-то гнилостная темень. Словно картошку кто-то бросил, и она проросла… Почему никогда раньше этого не чувствовал?

Я осторожно включил фонарь — и сразу выключил. Озарился лестничный пролет на второй этаж. Я прошептал Рязанову, чтобы не лез вперед батьки, заскользил вверх. И встал, как вкопанный, на площадке между первыми этажами. Где-то выше с сухим щелчком открылась дверь. Мне ли не знать щелчок своей двери? В ушах надрывались колокола, мешали слушать.

Из квартиры кто-то вышел. Да не один человек и даже не двое! Тихие голоса. Но я готов был поклясться, что один из этих голосов я уже где-то слышал! Слова не различались, смысл сказанного ускользал, но тембр был очень знаком! Нет, не сейчас, само придет…