Время мира

Но с началом Французской революции возникли новые трудности, денежный курс в Лондоне испытал «конвульсивные движения»: 8 % понижения уже в мае 1789 г. из-за бегства французских капиталов; в декабре дошло до 13 % ³⁵², а дальнейшее было еще менее блестящим. Но если такое стремительное понижение могло на какой-то момент развить французский экспорт в Англию, оно определенно стеснило торговые кругообороты. Чтобы об этом судить, нам нужны были бы статистические показатели. Вместо них у нас есть памятные записки, защитительные речи. Так обстоит дело с неким «Мемуаром относительно торгового соглашения с Англией в 1786 г.» («Mémoire sur le traité de commerce avec l’Angleterre en 1786

») ³⁵³, составленным много лет спустя после подписания соглашения, после 1798 г., и, вероятно, Дюпон де Немуром. Он пробует показать, что соглашение могло бы быть успешным (что означает косвенно признать, что оно таковым не было). Обложив товары при ввозе пошлинами, доходящими до 10–12 %, можно было бы эффективно защитить «наши фабрики», тем более что для того, чтобы ввезти свои товары, «англичане несли накладные расходы, каковые не могли быть ниже 6 %, откуда возникало бы к их невыгоде преимущество в 18 %…». Такое заграждение в 18 % было бы достаточной защитой французской промышленности от английского импорта. К тому же относительно «тонких» сукон не было «ни малейших возражений со стороны мануфактур Седана, Абвиля, Эльбефа; и даже определенно³⁵⁴

, что они процветали…». Не было также протестов и со стороны производителей «обычных шерстяных тканей, а именно таковых из Берри и из Каркассонна…». Короче говоря, шерстяной сектор выдерживал конкуренцию, не слишком от нее страдая. Иначе обстояло дело с хлопком. Но достаточно было бы механизировать прядение. Такова была точка зрения «Холкера-отца», англичанина по происхождению, а тогда — генерального инспектора наших мануфактур. «Установим, как [англичане], прядильные машины, — говорил он, — и мы будем производить так же хорошо, как и они». Короче, английская конкуренция могла бы послужить ударом хлыста, необходимым, чтобы подхлестнуть французскую модернизацию, уже происходившую, — но для этого понадобилось бы, повторим еще раз, чтобы опыт был длительным. А главное, потребовалось бы, чтобы Англия не завоевала во время войн Революции и Империи свой последний и самый важный козырь: монополию неограниченного рынка, рынка всего мира.

С такой точки зрения аргументы тех, кто возлагает на Французскую революцию, а затем на наполеоновские войны ответственность за экономическое отставание Франции в начале XIX в., имеют определенный вес. Но есть немало других доказательств, помимо сомнительного договора Идена, чтобы утверждать, что игра была сделана до 1786 г., что Англия уже тогда добилась власти над мировой экономикой. Достаточно взглянуть, как Лондон навязывал свои условия торговли России, Испании, Португалии, Соединенным Штатам; на способ, каким Англия, устранив своих европейских соперников, отвоевала после Версаля рынок своих прежних колоний в Новом Свете — без усилий и к величайшему удивлению и самому энергичному неудовольствию союзников Америки; на способ, каким Англия преодолела бурные воды вялой конъюнктуры сразу же после 1783 г.; на порядок и благоразумие, какие Питт снова внес в [ее] финансы³⁵⁵; на вывод из игры контрабандной торговли чаем в 1785 г., а в предшествующем году — на принятие парламентом Закона об Ост-Индии (East India Bill

)³⁵⁶, который отметил начало более честного управления в английской Индии. Не говоря уже о начале английской Австралии, когда в конце 1789 г. флотилия коммодора Филиппа «доставила в Ботани-бей первых преступников, которых туда отправило правительство»³⁵⁷

. У тезиса Робера Бенье есть все шансы оказаться справедливым: Англия, «потерпевшая поражение в Америке, отказалась от достижения победы в войне на истощение, чтобы сохранить и расширить свои рынки»; она пожертвовала любым желанием реванша ради сохранения «своего экономического подъема и своего экономического превосходства» ³⁵⁸.

Что же касается Франции, то она попала между Сциллой и Харибдой. Во времена Кольбера и Людовика XIV ей не удалось вырваться из силков Голландии. И вот она оказалась захвачена английской сетью. Как вчера или позавчера Франция дышала через Амстердам, так она будет дышать воздухом большого мира только через Лондон. Конечно, это не обойдется без преимуществ или удобств. Может быть, никогда французская торговля с Индией не была более прибыльной, чем в тот день, когда далекий континент был для французов потерян. Но такие преимущества были эпизодическими.

Статистика освещает проблему, но не решает ее