Время моей жизни

Концерт задержали почти на час, но нам было все равно. Билли пришел со своей подружкой в гриндерсах, правда, в этот раз она была не в них, а в каких-то спортивных тапочках, но суть от этого не менялась.

Генка был немного грустен. Поначалу. До тех пор, пока не выпил.

Кирка приехал со своими друзьями на “Жигулях”, то есть в весьма нетрезвом виде. Народу была куча. Даже попсового. Даже такого, какого нам совсем не хотелось видеть.

Когда начался концерт, вдруг стало весело. Мы все были радостные, прыгали под музыку, обливались минералкой, когда становилось очень жарко.

Начало темнеть, мы уселись на траву на чьей-то расстеленной кофте и о чем-то перекрикивались под грохот музыки. Домой возвращались пешком.

И это была наша жизнь…

13

Он увидел Ленку совсем неожиданно. Она шла по другой стороне улицы с двумя мальчиками. Один был очень высокий, другой – чуть пониже. Она поворачивала голову то к одному, то к другому и смеялась им обоим.

У Кирки свело живот, ноги вдруг стали ватными. На секунду захотелось пойти и покончить жизнь самоубийством.

Они поссорились с Ленкой почти три недели назад, и он все это время, как дурак, переживал. Просто места себе не находил, названивал ей по несколько раз в день, но ее все не было дома, а абонент почему-то всегда оказывался недоступен. А ей, видимо, было совсем все равно.

Вряд ли она помнила о Киркином существовании.

Стоп. Кирка остановился и проводил ее взглядом. Она не такая. Он отлично ее знал. Она совсем не такая. Ребята из группы, друзья насмехались над ним, говорили, что она его использует, как тряпку, что он у нее под каблуком. Они вообще не понимали, что такого он в ней нашел. Но никто из них не знал самого главного: никто из них не знал, какая она на самом деле. Принцесса? Пускай. Но ведь только она умела так смотреть на Кирку, будто бы он один такой в целом мире, только она могла так ласково проводить по волосам, только она могла говорить такие теплые и нежные слова. Они не знали, что не всегда приходил мириться он, они не знали, что иногда она стояла у его двери, плача, и умоляла его открыть и простить ее, а он, как дурак, стоял с другой стороны двери и тоже плакал, плакал потому, что плакала она. И когда она совсем уже было собиралась уходить, он открывал ей дверь, и тогда они становились самыми настоящими, какими они только могли быть на этой планете.

Веб-дизайнер растянулся на покрывале и смотрел в небо. Из-за дома доносился запах шашлыка. В небе было здорово: ни облачка. Обычно он занимался всеми этими делами и не позволял кому-то другому жарить шашлыки. Но сегодня ему было все равно. Ему было даже наплевать, получатся они или нет.

Вот она и закончилась. Университетская жизнь. Не было в ней ничего особенного, такого, что бы он запомнил на всю жизнь. Пожалуй, только одно. Она. Почему именно она? Она ведь не единственная, кому он нравился. Да, не единственная. Но она единственная, кто смотрел на него так, как смотрела она. Он запомнит ее не потому, что он ее любил все это время. А потому что она любила его. Даже если в последний год это стало не так, даже если в последний год они почти не виделись, ему все равно хотелось верить, что она по-прежнему его любит. И что он когда-нибудь, просто так, подарит ей зеленые розы.

На небе появились маленькие облачка, а из-за дома снова донесся запах шашлыка, кто-то звал его по имени, но ему было лень вставать и идти туда, к своим друзьям, ему было лень даже отвечать им. Сейчас он хотел помечтать немного о ней, не так, как о других девушках, с которыми встречался, – совсем по-другому, но все-таки помечтать. И он закрыл глаза, чтобы снова вспомнить ее лицо. Иногда это удавалось ему без труда, иногда с некоторым напрягом, но результат-то был все равно один – он вспоминал ее.

Мы с Генкой сидели у него на балконе и, несмотря на летние сумерки, говорили. Много и долго и не могли наговориться. Он говорил мне о ней – Даше, я говорила ему о нем – о своем Лондоне.

– Как странно все получилось, – рассказывал Генка. – Когда была зима, она только и делала, что говорила: “Мы просто ждем лета в твоей кровати”, и мне казалось, что летом действительно все будет по-другому. Но вот теперь лето… И что? Ее нет рядом. Она перестала заходить просто так, как заходила раньше. Она перестала звонить… И я ничего не смогу сделать, чтобы вернуть ее. Ничего, пока она меня об этом не попросит.

Генка рассказывал мне о ней долго, я почти плакала – так мне было грустно за него. А потом я выложила ему все. Я говорила ему не только про себя. Но и про Лялю с ее веб-дизайнером, и про Друга веб-дизайнера, которого звали Миша и который и был моим собственным

Лондоном, человеком, которого я называла Лондон.

Мы не говорили ничего друг другу в утешение, мы просто говорили про них, каждый по-своему и каждый про свое, но становилось легче.

А потом мы с Генкой напились окончательно и заснули в одной кровати, не раздеваясь. И над банкой из-под колы, которая служила нам пепельницей, еще долгое время летали эти имена: его – Даша и мой -

Лондон…

Часть 4 . Осень

14