Время наступает

Чуть свет храмовая стража святилища Мардука принялась частым гребнем прочесывать столичные предместья, выискивая чужеземцев. Более внятно младшие жрецы, которым было поручено вести розыск, ничего объяснить не могли. Им и самим было сказано только то, что какие-то злокозненные чужестранцы прокрались в земли Вавилона, дабы низвергнуть Повелителя судеб и установить царство коварного божка эбореев. Задача, поставленная перед ними, казалась невыполнимой. Каждый день тысячи людей пересекали границы Божьих Врат, и тысячи людей останавливались как в стенах города, так и в его предместьях. Без видимых шансов на успех ищейки обшаривали квартал за кварталом, опрашивая местных жителей обо всех заезжих иноземцах.

Как бы ни стал популярен в последние дни эборейский Единый Бог, ссориться со служителями грозного Мардука никто в Вавилоне не желал. И все же, реши усердные ищейки бить острогой солнечные блики на воде, их успехи были бы столь же впечатляющими. Никто из горожан не видел, как в предрассветный час в дом старого Амердата, мудреца и летописца, постучались незнакомцы. С ног до головы они были укутаны в темные пастушеские плащи, однако так же мало напоминали пастухов, как и честных жителей Вавилона.

Один из гостей был голубоглаз и светловолос. Волосы другого были чуть темнее, но и их можно было считать невиданными, во всяком случае, в землях Вавилона.

– Здесь ли живет мудрый Амердат? – поинтересовался голубоглазый на таком безукоризненном аморейском языке, что и сам Мардук вряд ли бы сказал лучше.

– Здесь, почтенные чужестранцы, – с удивлением разглядывая ранних гостей, произнес осанистый старец, открывая хлипкую дверь. – Заходите, рад вам.

Те переглянулись, удивленные столь неожиданным ответом, но тут же продолжили:

– Прости, что потревожили в столь ранний час. Наш друг, Кархан, воин из свиты царя Валтасара, надеется, что мы сможем найти у тебя помощь и приют.

– Кархан? – усмехнулся старец. – Ну, конечно! Входите, не стойте у порога. Его друзья – мои друзья. А насчет утренних часов вам не о чем беспокоиться. Для меня день начинается рано.

Он отступил чуть в сторону, указывая пришедшим на убогую обстановку своей хибары.

– Не обессудьте, здесь не так роскошно, как в царском дворце. Если пожелаете, есть лепешка, немного козьего сыра, – он чуть помедлил, должно быть, вспоминая, – вода.

– Не беспокойся, – заверил тот, волосы которого цветом напоминали облака, плывущие по небу, – у нас есть деньги, мы можем хорошо заплатить.

– Пустое, – отмахнулся Амердат. – Кархан давал уже мне золото, я раздал его соседям. Им было нужно.

– Но как же ты живешь? – Ральф Карлсон замешкался, подыскивая слова.

Действительно, комната, в которой стояли пилот со штурманом, должно быть, была единственной, если не считать небольшого чулана, прикрытого ветхой полотняной занавеской. Кроме скромной лежанки здесь имелся заваленный пергаментами и восковыми табличками стул, плетеный табурет и очаг, выложенный из каменьев прямо посреди комнаты.

– Хорошо живу, – улыбнулся хозяин дома. – Соседи, проходя мимо, кладут в миску, что с той стороны дверей, какую-нибудь еду. Иногда, правда, ее успевают похитить собаки, но чаще она достается мне. Мышей отпугивают кошки, а злые люди и сами не видят резона сюда ходить.

– Ты, должно быть, местный писарь? – предположил дотоле молчавший Андрей Сермягин, указывая на свитки. – Или, как там его, писец?

– Можно сказать и так, – согласился радушный старец. – Иногда ко мне заходят соседи с просьбой сочинить письмо, составить жалобу или сосчитать, сколько монет следует уплатить за покупку. Хотя чаще желают узнать о своей судьбе по ходу небесных светил. Впрочем… – Он указал гостям на застеленную каким-то покрывалом лежанку, как на единственное место, где можно было присесть, не считая, конечно, его рабочего табурета. – Но это все не слишком важно. Я веду летопись этого города! – Мудрец поднял указательный палец. – Города и мира! День за днем, месяц за месяцем, год за годом, сколько я себя помню, я веду эти записи. Спасибо Кархану. Он упросил царя, чтобы мне выдавали столько пергамента, воска и всего прочего, необходимого для письма, сколько мне понадобится!

– Неужели с самого детства ты делаешь эти записи?! – восхитился Андрей Сермягин.

Старец помедлил с ответом.

– Я не помню лет своего детства, и молодости, увы, тоже не помню. Конечно, они были, как же иначе? Но, верно, так давно, что я о них напрочь запамятовал. Знаю лишь, как однажды утром я проснулся и решил, что следует вести летопись всего происходящего здесь, между великими реками, и вдали от них. Я частенько хожу куда глаза глядят, слушаю, смотрю, записываю.

Ральф Карлсон смотрел на хозяина со смешанным чувством почтения и жалости. Если судить по лицу, тому было никак не менее восьмидесяти лет, и подобная забывчивость была в порядке вещей, хотя чаще, как он слышал, старики помнят как раз юные годы.

– Сколько же тебе лет? – не смог он удержаться от вопроса.

– Когда Навуходоносор взошел на трон, я уже был таким, – вздохнул летописец. – Порою мне кажется, что я всегда был таким.