Время — назад

На следующий день вся Москва только и говорила, что о нашей разборке с Оловянным, да о смерти Хана. И если первая новость не вызвала в криминальных кругах большого удивления, то вторая оказалась настоящим шоком. На похороны старого вора в законе собралось народу не меньше чем к мавзолею в советские времена. Криминальные авторитеты со всей страны посчитали своим долгом приехать и провести его в последний путь. Полиции даже пришлось перекрыть пол Москвы и принять особые меры безопасности, чтобы пропустить эту многотысячную траурную процессию.

Над гробом звучали длинные скорбные речи. Друзья говорили о том, каким честным и справедливым человеком был покойный. Клялись найти и наказать убийцу. Я лично знал этих людей, и поэтому ничуть не сомневался в их словах. Действительно, найдут и накажут. Они слово дали. С этой минуты Оловянному пришёл конец. Он больше не жилец на этом свете.

Напоследок я тоже выступил с прощальным словом. Говорил о том, как прямо на моих глазах смерть-старуха забрала самого лучшего и достойного из нас. Говорил, что не видел на своём веку человека более порядочного и уважаемого. И, кстати, в словах моих не было ни капли лицемерия. При жизни Хана уважали даже враги, а его слово весило очень немало в криминальном мире столицы.

Вскоре после моего выступления гроб с покойником медленно спустили на дно могилы. Вокруг стояли только его братья и лучшие друзья. У Хана, как у вора старой закалки, никогда не было жены и детей. По очереди они бросили на крышку по горсти земли. Затем рабочие засыпали могилу, и народ начал постепенно расходится.

Мы с пацанами после кладбища направились в один знакомый кабак. Первый тост с серьёзными скорбными лицами мы подняли за Хана. Второй за здоровье Латыша. Его вместе с другими раненными мы отвезли вчера в одну хорошую больничку. Врачи там неплохо разбирались в огнестрелах и при этом не задавали лишних вопросов. Третий тост ушёл за будущее нашего нового строительного бизнеса. Помню, я ещё долго и возбуждённо говорил пацанам, какие радужные возможности у нас открываются после устранения конкурента в лице Оловянного. После таких слов даже Золотой немного развеселился. А то его мрачная, угрюмая физиономия уже начала действовать мне на нервы.

А потом началась обычная весёлая пьянка с криками, девками, битой посудой, дебошем, драками и прочими необходимыми атрибутами. В безумном пьяном угаре прошёл целый день, а потом ещё один и ещё. Последние пару недель выдались весьма напряжёнными, вот мы и решили с пацанами немного расслабиться. Мы колесили по всей Москве. Постоянно меняли кабаки и рестораны. По ночам отрывались в модных молодёжных клубах, а утром просыпались в обнимку с симпатичными тёлками на каких-то левых хатах или гостиницах. За три дня мы по пьяни перевернули десяток столов, побили четверых вышибал, раскорёжили в хлам одну барную стойку и до полусмерти перепугали какую-то солидную иностранную делегацию. Вот она какая — настоящая жизнь! Иногда я просто удивляюсь терпению начальника моей службы безопасности. Во время наших пьяных дебошей Стас с охраной находился рядом и неустанно оберегал наш покой и досуг. Он терпел, когда я требовал посреди ночи ехать в другой конец города, чтобы бухнуть в новом кабаке. Молчал, когда я нагло наезжал на мусоров или других посетителей. Он даже не сказал ни слова, когда в центре Москвы я на ходу вылез из люка своего Хаммера и в очередной раз решил пострелять в воздух из автомата. Единственное, чего он категорически не допускал, это чтобы я в пьяном виде садился за руль. Говорил, что от этого погибает народа в десять раз больше чем от всех бандитских разборок.

Из всего произошедшего в эти дни, я хорошо помню лишь отдельные отрывки. Всё остальное, как в тумане. Помню, например, как в одном из ресторанчиков повстречал Мишу Пожарского. Это, типа, мой кореш из прошлой реальности, который спецэффекты для кино снимает. Чуть ли не силой усадили его за свой столик. В компании известных бандитов Миша поначалу чувствовал себя неловко. Однако после нескольких выпитых рюмок слегка осмелел и заладил свою привычную ахинею о кризисе российского кинематографа. Пришлось гнать его в шею. Потом ещё помню, как десять раз подряд заказывал музыкантам песню «Самый лучший день» Григория Лепса. Почему-то запала она мне в душу. Зато я, хоть убей, не помню, как в нашей компании снова появился Латыш. Свалил, наверно, прямо посреди ночи из больнички. Не хотел пропустить такое веселье.

Дома я объявился только на четвёртый день, весь помятый и подпухший. Вика даже не спросила, где я пропадал. Похоже, ей давно уже всё равно, где и с кем я провожу время. И вот я сижу в гостиной и пью кофе, а она ходит кругами и уже пол часа безуспешно пытается набрать какой-то номер на мобильнике. Я поставил чашку на стол и ехидно усмехнулся.

— В чём дело?.. Может, Оловянному звонишь? Забудь. Нет больше твоего Оловянного.

Вика отложила телефон и смерила меня гневным, ненавистным взглядом.

— Это ты его убил?.. Говори… До меня уже дошли слухи…