Время не устает

Однажды от имени молодого поколения на таком митинге выступал я, конечно же, решив прочитать из Георгия Суворова самое знаменитое его стихотворение «Еще утрами черный дым клубится…». Но вот уже перед самым началом, поинтересовавшись, кто что будет читать, я с огорчением обнаружил: еще два уважаемых мною поэта хотят читать то же стихотворение. Тогда я воспринял это как досадное недоразумение и лишь потом подумал о том, что случай свидетельствует о всеобщей известности этих стихов, вошедших, как говорится, в золотой фонд советской поэзии. Без них не обходится ни одна антология, ни один сборник военной поэзии, ни один серьезный разговор о фронтовой лирике. Очень точно об этих стихах написал С. Наровчатов: «Поразительной эпитафией ему, да и не только ему, а всем безвременно погибшим на фронте, послужило стихотворение, сложенное Суворовым за несколько дней до смерти… Все лучшие черты поэзии Георгия Суворова нашли выражение в этом стихотворении».

А вот еще одно свидетельство, вспоминает Михаил Дудин:

«Из-под Кингисеппа Суворов на денек заскочил в Ленинград, радостный, возбужденный наступлением. Вместе с ним мы в тот вечер пошли в филармонию на концерт М. В. Юдиной. Играла актриса прекрасно.

– Больше всех я завидую композиторам и музыкантам, – сказал Гоша.

– Почему?

– Их не надо переводить на другой язык. Они понятны всем без перевода.

Суворов задумался, порылся в полевой сумке.

– Хочешь, я тебе подарю? – вдруг сказал он и протянул мне вчетверо сложенный лист бумаги.

Это была наша последняя встреча. Назавтра Суворов отправился под Нарву в свой взвод противотанковых ружей.

Через день из штаба мне принесли телефонограмму:

“Суворов погиб. Его полевая сумка у Черноуса в редакции”.

Я развернул вчетверо сложенный лист бумаги и прочел подаренные мне стихи:

Еще утрами черный дым клубитсяНад развороченным твоим жильем.И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным огнем.Еще ночами белыми нам снятся,Как вестники потерянной любви,Живые горы голубых акацийИ в них восторженные соловьи.Еще война. Но мы упрямо верим,Что будет день – мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь раскроет двери,С рассветом новым встанет тишина.Последний враг. Последний меткий выстрел.И первый проблеск утра как стекло,Мой милый друг, а все-таки как быстро,Как быстро наше время протекло.В воспоминаньях мы тужить не будем.Зачем туманить грустью ясность дней.

Свой добрый век мы прожили как людиИ для людей.

В полевой сумке Суворова я нашел три тетради. Четыре раза выходила потом его книга „Слово солдата“, из которой сам Гоша не видел ни одного своего стихотворения в напечатанном виде. Он не заботился об этом, он торопился сказать. И то, что он сказал, звучит как реквием всем погибшим и как напутствие всем живым. Слова:

Свой добрый век мы прожили как людиИ для людей —

можно написать на судьбе всего нашего поколения».

Прекрасные строки! Ни к ним, ни к самим строкам Георгия Суворова на первый взгляд добавить нечего. И все-таки есть что добавить, так как у самого знаменитого суворовского стихотворения оказалась непростая, я бы даже сказал, запутанная судьба. Начнем хотя бы со времени написания стихов.

Всегда считалось, что они написаны буквально за несколько дней до смерти. Но это неверно. 14 января 1944 года началась Красносельско-Ропшинская операция, в которой активное участие принимало и вверенное Г. Суворову подразделение бронебойщиков, – время было горячее, советские войска стремительно наступали. «Стихов пока я не пишу. Но какие я буду писать стихи, когда кончатся бои!..» – восклицает поэт в письме А. Смердову, помеченном днями наступления.

Есть и более убедительное доказательство. Стихотворение «Еще утрами черный дым клубится…» автор включил в рукопись «Стихи в дополнение к сборнику „Слово солдата“», анализ этого стихотворения мы находим во внутренней рецензии Лениздата, написанной Т. Хмельницкой еще в 1943 году. Таким образом, версия о создании этого произведения за несколько дней до смерти, то есть в феврале 1944 года (именно так, как правило, датируется это стихотворение), в принципе отпадает. Вероятнее всего, эти стихи поэт написал в ожидании готовящегося наступления в конце 1943 года.