Время не устает

Именно такое странное впечатление возникло у меня много лет назад, когда я проглотил в перестроечном читательском угаре мариенгофский «Роман без вранья», переизданный после полувекового перерыва. Книжка, конечно, любопытная, передающая своеобразие и диковинные нравы той эпохи, но некоторые пассажи меня озадачили. Ну, например: «…Больше всего в жизни Есенин боялся сифилиса. Выскочит, бывало, на носу у него прыщик величиной с хлебную крошку, и уж ходит он от зеркала к зеркалу, суров и мрачен. На дню спросит раз пятьдесят:

– Льюис, может, а?.. а?..»

И дальше следует целая история про то, как ломились друзья чуть свет к знаменитому венерологу, чтобы получить рецепт на… бром, так как никакого сифилиса не обнаружилось, а вот алкогольное расстройство нервов у автора «Москвы кабацкой» было налицо. Я не ханжа, нравы богемы Серебряного века и первого октябрьского десятилетия мне хорошо известны. О том, что Брюсов был кокаинистом, Гиппиус – гермафродитом, а Блок подхватил в юности сифилис, сыгравший роковую роль в его личной жизни, мне рассказывала еще в середине 1970-х хранительница мемориального кабинета Брюсова Елена Владимировна Чудецкая, дивно состарившаяся актриса с дореволюционным стажем. Начинала она театральную службу у Константина Марджанова, а закончила у Сергея Образцова, о котором рассказывала мне такие кошмары, что я с тех пор выключаю телевизор, когда показывают «Необыкновенный концерт». Впрочем, в научной литературе внятно о инфекционной трагедии автора «Скифов» я прочитал лишь недавно, речь идет об обстоятельной монографии Евгении Ивановой «Александр Блок: последние годы жизни».

С другой стороны, почему бы Есенину не бояться сифилиса, если в разоренной стране с разрушенной системой здравоохранения, не образцовой и до революции, лютовала настоящая эпидемия этого предосудительного недуга с очень серьезными последствиями? Я хорошо помню, как в шестидесятые годы по улицам Москвы ходили пожилые граждане и гражданки с провалившимися носами. На мой пытливый детский вопрос о том, что же случилось с этими странными прохожими, мои бедные родители испуганно переглядывались и переводили разговор на другую тему, например, на возможность покупки эскимо, несмотря на осеннюю прохладу.

В «Романе без вранья», вышедшем через год после самоубийства (?) Есенина, меня поразили не мелкие бытовые подробности поэтического общежития, не системное пьянство автора «Анны Снегиной», даже не то, что мемуарист описывает Есенина как своего верного собутыльника и почти интимного друга. Это, кстати, нормально: литературная молодость насыщена дружбами взахлеб, необъяснимыми и вероломными, но казавшимися тогда вечными. Меня задело другое: Мариенгоф, вопреки очевидному, воспринимал Есенина как творческую ровню, как поэта своего ранга. И это находило отражение в его стихах. Вот одно из них с посвящением – Сергею Есенину:

На каторгу пусть приведет нас дружба,Закованная в цепи песни.О день серебряный,

Наполнив века жбан,За край переплесни.Меня всосут водопроводов рты,Колодезы рязанских сел – тебя.

Когда откроются воротаНаших книг,Певуче петли ритмов проскрипят.И будет два пути для поколений:

Как табуны, пройдут покорны строфыПо золотым следам МариенгофаИ там, где оседлав, как жеребенка, месяц,Со свистом проскакал Сергей Есенин.

«Какие “золотые следы”? Вы о чем?» – спросит обычный читатель, слыхом не слыхивавший о существовании поэта Анатолия Мариенгофа, в лучшем случае видевший в театре инсценировку его повести «Циники», лихой, но, на мой вкус, неглубокой. «Зависть» Юрия Олеши написана о том же, но куда тоньше и многослойнее. Конечно, я-то, как выпускник филфака, защитивший диплом по русской литературе первого послеоктябрьского десятилетия, знал о незаурядном месте этого поэта, прозаика, мемуариста и либреттиста в истории отечественной словесности. О его тесной дружбе с НКВД мне удалось проведать гораздо позже. Но сравнивать его с Есениным, это как сравнить Ульяну Лопаткину с девочкой из «маленьких лебедей». Фигуры несопоставимые, это следует даже из приведенного стихотворения, где поэзия если и ночевала, то прикорнув на прикроватном коврике. А поди ж ты: «по золотым следам Мариенгофа». «Какое самомнение!» – как заметил Расул Гамзатов, когда на его предложение мужчинам выпить за дам стоя в зале встали все, кто бреет бороду.