Время ненавидеть

Гребнев еще повозился с четырехтомником, переставляя с полки на полку, корешки погладил – оставил «на сладкое». Хватит! Надо браться за мельника! Пока свежо, пока сохранилось послевкусие от общения. Иначе получится бадигинский выношенный материал: когда Бадигина планирует себе очерк на моральные темы. Загадочно утверждает: «Материал у меня давно собран!». Потом носит этот материал из редакции домой, чтобы там вдохновиться, а то в редакции не пишется. Потом носит из дому нетронутым в редакцию, чтобы там вдохновиться, а то дома не пишется. Так она ходит неделю. И носит. Так его и называют мотом, когда обтреплется и обветшает: «выношенный материал».

Ну, Гребнев не очень-то и походит-поносит – с ногой загипсованной… Вот и хорошо. То есть плохо! К мельнику он бы еще сходил: поговорить, договорить. Благо, и атмосфера там на мельнице совсем не юбилейная, не нафталинная. Если бы Гребнев не сообщил Трофиму Васильевичу Авксентьеву о дате, тот бы и не вспомнил. А вспомнил – и продолжал работу и, не отрываясь от нее, попутно рассказывал, вспоминая: «Горазд давно было, не вспомнить…».

***

«Так что с тех пор еще я тягу, видно, чуял к теперешнему делу…».

Теперешнее дело, теперешнее дело! Вот Гребнева его теперешнее дело, то есть отстуканный на машинке текст, не так чтобы устроил. По нескольким соображениям. Тяга… Тяга-то была хорошая – дров не хватало. А потому, как ни балансируешь, все одно – оступаешься в эпически-этнографическую былинность. В духе времени…

Да-а, не договорили на мельнице, сошлись на том, что днями встретятся. Знал бы Гребнев, так соломки бы подстелил. Впрочем, и соломка бы не помогла, когда он с лестницы загремел. «Горазд смешная лестница!».

А теперь получалось «кино»: эпизод отыграть – остальное доснимем в павильоне. И неважно, что концовка в середине, а начало в конце. Еще и оглядка была: надо, обязательно надо позвонить, пока хоть кто в редакции есть.

– Кот? Слушай, Кот! Дай редактора!.. Потом… Ну, потом!.. Давай!.. Добрый д-д… вечер то есть. Это Гребнев. Из дома звоню, откуда еще. Ах, да! Вы же не в курсе… Нога, одним словом…

И пока непременные сердобольности, ахи-охи, Гребнев под этим соусом аккуратно проговорился про очень ему нужный «разворот». Да, про юбилей. Только совсем не про юбилей – Авксентьев и думать про него забыл. Но фактура хорошая, «разворот» необходим.

И начинается торг. Дело обычное. Любую фактуру можно втиснуть в двести строк, стрижет редактор заранее. Тем более Гребнев должен понимать – комсомольский съезд только-только отгремел, майский Пленум местных откликов требует, выборы вот-вот! Но Гребневу нужен «разворот»! Мало ли кому нужно! Сказано: двести строк! Пусть еще «спасибо» скажет – запланировано жестко сто пятьдесят, и те слетят, если более значимое поспеет. Торг продолжается.

И когда Гребнев убито говорит: «Ну, хотя бы полосу?!», то слышит: «М-м-ладно! Все равно Молохов не успеет «кирпич» по Продовольственной программе сдать». А большего Гребневу и не надо. Что ни говори, а хорошая бригадирская школа за плечами: раствор выбить, арматуру… «Нам три машины с верхом позарез нужно!» – «Три не дадим, – с хитрым видом говорят, – но две берите!». Ага, а Гребневу с бригадой одна нужна. Эх, сколько раз! И пригодилось. И не раз.

– … Да, месяц точно пролежу. Ну, что вы! Когда я месяц материал мусолил? Через три-четыре дня сделаю, пусть заедет кто-нибудь! – и, пользуясь временной льготной ущербностью: – Я ведь как-никак левую ногу повредил, а не голову. Это если бы у Парина левая нога отказала, тогда бы вы из него ни строчки не выжали… А что я сказал?! Что – ладно-ладно?!. Рядом стоит? Ну, передайте ему что-нибудь. Привет, что ли…

Дался Гребневу этот Парин! Дался не дался, а давит. Гребнев потому и храбро хамил – чувствовал: давит. И когда горбился над машинкой, отставив загипсованную ногу, чувствовал: давит. И зарежет. «Я не я, – мелькало у Гребнева, – если не зарежет! Парин не Парин, если не зарежет!». Черт побери! Нет ведь никаких ГОСТов в журналистике! Плохо, хорошo – кому определять? Тому, кто старше, опытней и вообще твой зав. отделом. Получается, что определять Парину. Несмотря даже на упреждающий звонок редактору. Все равно, определять Парину.

Редактор – дядька неплохой, но образование у него педагогическое, журналистикой не занимался. Предложили газету – «Я же не справлюсь, я же не знаю!». Вот и вздрагивает ежеполосно: вдруг сгущено? вдруг частное обобщено и таким образом святое-неприкосновенное очернено?

Бадигина тоже оттуда – начальные классы вела.

Молохов – крепкий, но улитой пишет, ему бы не в газете, а в ежегоднике работать, даже в ежевечнике.