Время неприкаянных

В другой раз Гамлиэль опять одержал верх в дискуссии, где их точки зрения оказались диаметрально противоположными. Ни один из них не повысил голоса, но спор едва не привел к непоправимому разрыву. Гамлиэль сидел на софе, голова Евы покоилась у него на коленях. Они обсуждали последние новости: разногласия между политиками, СПИД, феминизм, акции оппозиционеров… Потом они заговорили о профессии Гамлиэля. Ева ее ненавидела.

— Разве литературный «негр» не обманывает читателя? Не лжет ему?

— Нет, Ева. Он выполняет функции банкира: я даю взаймы слова тем, кому их не хватает. Ведь в моих потайных ящиках хранится множество слов. Я, их владелец, роюсь в них и отбираю такие, какие можно продать за более или менее приемлемую цену.

— А затем получаешь их обратно?

— Вот именно: я получаю их обратно и, перетасовав, даю взаймы другим клиентам.

— Но это же нечестно!

— Нечестно? Ты преувеличиваешь…

— Ты забываешь о читателе, тебе на него плевать! Он ничего не знает о твоих играх. Ему неизвестно, что это всего-навсего коммерческая сделка.

— Ну и что? Если книга хороша, становится ли испытанная им радость менее истинной?

— Да. Это очевидно.

— Что ты в этом понимаешь? Ты же не читаешь сочинений такого рода.

— Верно, я их не читаю. Но ведь в этом и дело: мне хотелось бы прочесть то, что пишешь ты, именно ты. Я хочу сказать, те книги, которые ты не побоялся бы, не постыдился бы подписать собственным именем.

— Что важнее: книга или подпись?

— Разумеется, книга. Но если автор не гордится ею, к чему мне ее читать?

— Но… на что же я тогда буду жить? Кого заинтересует то, что должен сказать я, именно я? Будь разумной, Ева. И реалистичной. Пойми меня: конечно, я живу в чудесной стране, конечно, у меня в кармане лежит паспорт; но в глубине души я остаюсь беженцем. И быть может, именно поэтому мои слова — тоже беженцы — прячутся в книгах других людей.

Следуя установленному между ними неписаному правилу, он, в свою очередь, умолк, чтобы поцеловать ее, и лишь затем продолжил:

— Но я признаю, что мне случается быть на пределе: тогда я укрываюсь в ком-то другом.

— Во мне?

— Да. В тебе.

— Я тебя понимаю, — сказала Ева, покусывая губы. — По крайней мере, стараюсь понять. Но мне это не нравится.

— Что тебе не нравится?

— Служить тебе убежищем.

— Даже если я в нем нуждаюсь?

— Мне не нравится, что я нужна тебе в качестве прикрытия. Мне хочется думать, что мы равны, что каждый из нас живет в согласии со своим пониманием свободы.

— С точки зрения абсолютной истины ты права. Но жить по законам абсолютной истины невозможно.

— Вот именно. Это мне и не нравится.

— И ты это называешь ложью? Я лгу тем, что работаю «негром»?

По лицу молодой женщины прошла тень.

— Я знаю, что в реальной жизни правота на твоей стороне, — сказала она с некоторой горечью. — Когда нам не хватает средств, деньги становятся навязчивой идеей. Но я думала, что ты другой.

Внезапно между ними возникла дистанция. Первая трещина в их отношениях. Голова Евы по-прежнему покоилась на коленях у Гамлиэля, но теперь он ощущал ее тяжесть. Впрочем, Ева вскоре встала и, казалось, приготовилась уйти. Чтобы разрядить атмосферу, Гамлиэль предложил ей сесть.

— Я сейчас прочту тебе одну страницу из того, что написал. Ты хочешь?

— Страницу, которая принадлежит тебе? Которую ты мог бы подписать своим именем?

— Да. Так ты хочешь?

— Конечно, хочу!

Он встал, порылся в листах, лежащих грудой на его письменном столе. Садиться ему не хотелось.

— Я взял первую, что попалась мне под руку.

Эта была страница из романа, который он писал уже несколько лет и на который так зарился Жорж Лебрен.

— Здесь говорит персонаж, очень мне близкий. Его зовут Педро или Михаил, Григорий, Паритус. Это врач и философ. Он знакомится с молодым мечтателем по прозвищу Благословенный Безумец вскоре после мистического предприятия, которое привело того к краху. Юноша хочет умереть, врач же пытается вернуть ему веру в жизнь. Послушай, что он говорит: