Время ноль

– А зря, что не делал, – говорит Андрей; вернулся глазами к дороге, вперёд смотрит. – Это кажется – здоровый, а начни проверяться – и ахнешь… Простата, парень. Не шути. В один прекрасный день, или в ужасную ночь, в штаны к себе заглянешь по привычке, а там оно – на полшестого. И опозоришься. А так – что нужно будет очень – для удовольствия взаимного – обидишь женщину – или для пользы… Стреляться вздумаешь ещё… Вы же там, в Питере, все нервные, чумные… В больницу лень идти, сам утруждайся.

– Чем?

– Этим.

– То есть?

– Этим, этим… Когда сидишь, и напрягайся. Делай, делай… И когда ходишь, делай, делай. Возьми себе за правило, в привычку. Немолодой уже, Истомин. Или всё в мальчика играешь?

– Играю. Жизнь же – игра: сегодня в мальчика, а завтра-в старика… то в казаков-разбойников, то в прятки.

– Ага. Дошутишься, Истомин. Каким ты был, таким ты и остался. Жизнь ничему тебя не научила… С прибабахом… Где-то учился там, а толку?.. Институты ума не добавляют, убавляют… сохнет от долгого учения.

– Да, толку, правда, никакого… Не добавляют, убавляют… А-а, да, о чём ты в прошлый раз втолковывал мне… Вспомнил, – говорю. И подло думаю при этом: «Ну вот. Андрей Такойтович Мунгалов. Едем. Разговариваем. Доверительно – так мне кажется, да вот ошибочно. Я с вами всерьёз, хоть и, по временному состоянию своего в добрые дни обычно крепкого здоровья, ныне с великою потугой, но зато честно. А вы сидите себе, руль покручиваете и – утруждаетесь: не со мной – со мной-то так только, по пустякам – ведёте беседу основную, а, ёрзая незаметно, со своим другом-сфинктером содержательно и беспрерывно разговариваете: делаю, делаю. И надоумил кто-то же, где-то ли вычитал… Продвинутый. И как на всё тебя хватает?.. И профилактика, и Дант». – Нет, забываю, – говорю. – Памяти нет совсем – не молодой-то. Тут про склероз бы не забыть.

– Ну и напрасно, – говорит. – Когда жареный петух в задницу больно клюнет, меня помянешь… Вечером, может, сходим в ресторан? – спрашивает. – Есть у меня… знакомый держит. Чёрнозадый. Обязан мне… Лично обслужит, – говорит. – По высшему разряду. Попросим – песенку споёт… и стриптиз, попросим, спляшет.

– Живого места уже нет – так исклевал… Всё-то тебя и поминаю… Нет, не сходим, – говорю.

– Почему? – спрашивает.

– Потому, что тяжко болен, – отвечаю.

– Чем?

– Социофобией.

– А это чё ещё такое?.. И чем ты её лечишь?

– Заморскими оподелькоками… Конечно – водкой.

– Ага, Истомин, весь ты в этом. Из роду в род – тот же урод… Для вас, для русских, панацея, – говорит Андрей. – На всякий случай жизни применима. Средство незаменимое. Все свои хвори водкой лечите. И насморк, и тоску… и паховую грыжу. Зуб заболел – стакан на грудь – и полегчало… Куда он прётся – на обгон-то?.. – Обошёл нас кто-то на японце на высокой очень скорости, подрезал, резко вырулив на нашу полосу. – Радость – отметили, горе – залили… Сколько их развелось тут, отморозков… А не болит ничё – тоже ведь повод.

– Ну, верно: пить – горе, – говорю, – не пить – вдвое… А почему себе такую же крутую не купишь?

– Кто-то родился или умер, неделю, минимум, не просыхаете, – продолжает Андрей, пытаясь разглядеть зачем-то номер обогнавшей нас тоёты праворукой. – Местный. Наш регион. Придурок… Тоже, наверное, под мухой… Как поросята, нахватаетесь, потом замучаете всех своим похмельем, и за примером далеко ходить не надо, рядом: пива подай ему, хоть тресни… Всех заучаствовать хотите, всех зазываете к корыту… чтобы уж все вокруг, воронкой вверх, рогами в землю… Тогда нормально всё, отлично. Свои, родные. А трезвый кто вдруг затесался, того по морде…

– Как за ревизию марксизма.

– То посмотрел на вас не так, косо, – говорит, – то сказал вам не то чё-то.

– Правильно. Пусть либо пьёт, либо уходит… Не мы одни, наверное, такие, раз – аква витэ. И нет греха непростительного, – говорю, – кроме нераскаянного… Я же раскаиваюсь.

– Каждый раз?

– Да, каждый раз.

– И думаешь, прощается?

– Надеюсь.

– Ну это же смешно.

– Как есть. Прости меня, смешного, – говорю.

– Да я-то, ладно, – говорит, – мне вас, пьяниц, даже жалко, когда вижу где какого под забором… Лишь бы опохмелиться, там хоть с чёртом… Где-нибудь так наобгоняется. Лихач – подрезал, тоже… клоун… урыл бы – встретил. Тоже, наверное, соскучился по пиву…

– С ним вот не надо. Зря не наговаривай. Черти не пьют, и без того пьяные – от гордости… Да пусть, объехал и объехал. Тебе-то что?.. Может, торопится куда-нибудь.

– Куда торопится – на кладбище… Зачем такая тачка мне? Светиться лишний раз?.. Еду на этой, и спокойно… А то завистливых-то много, – говорит. И говорит: – Сопли и слёзы – по полной программе. Ты меня уважаешь? – Уважаю. Душу свою, как приблатнённый – ватник, нараспашку, и в чужую, отрыгая перегаром, лезете бесцеремонно, ещё и вилкой в ней поковыряетесь, как в винегрете…

– А в винегрете-то зачем? – спрашиваю. – В нём всё, что есть, и так известно… Проще уж некуда…

– А не пускает кто, за нож…