Время перемен

— …В ужасе, в шоке, в депрессии… Не важно. И он заражал своим состоянием тех, кто оказывался поблизости, тех, входил с объектом в прямой зрительный контакт. Но только в прямой. В записи эффект полностью пропадает. Еще одна загадка.

— Танимура-сан, от чего Он умер? — спросил я.

— От чего Он умер, мы знаем, — сказал Хокусай. — Физиологическая причина смерти нам известна, пусть даже сам механизм разрушения мозговых тканей — еще одна загадка. Вопрос — почему?

— Почему? — автоматически повторил я.

— Наши аналитики считают: Объект психологически сломался. Его инфернальная печаль и иные негативные чувства, предположительно связанные именно с перемещением, достигли максимума — и мозг бедняги взорвался изнутри.

— Может, я был последней каплей? — Я пытался иронизировать, но Хокусай ответил совершенно серьезно:

— Может. Аналитики это допускают. И они очень рассчитывают на твою помощь.

— Разумеется, — сказал я, уже решив: ни слова не скажу о своих предположениях. Скорее всего, мне просто не поверят и прилепят ярлычок «расстройство психики». А если кому-то моя идея все же покажется интересной, то наши умники сделают все, чтобы превратить меня в образцовую морскую свинку. Ни тот, ни другой варианты меня, естественно, не устраивали.

— Разумеется, я постараюсь помочь. Но, Танимура-сан, я видел Объект лишь несколько мгновений. Может, стоит поискать лучших свидетелей? Например, работников комплекса. Да и записи у вас есть…

— Ты меня невнимательно слушал, Артём, — недовольно произнес специальный координатор. — Да, у нас есть записи. Сотни часов видеосъемки. Но их можно смотреть хоть сутки — без всякого вреда, если не считать утомления глаз. Той составляющей, от которой люди сходили с ума, информационные носители не зафиксировали. Ты — единственный живой, вернее, выживший контактер.

— Можно вопрос, Танимура-сан?

— Давай, майор.

— На Объекте был комбинезон. Он был на Нем с самого начала?

— Нет. Объект снял его с трупа одного из визитеров.

— Еще вопрос: в желудке Объекта обнаружили остатки растительной пищи. Его что, кормили?

— Нет. Он нашел продукты в подсобке бункера экспериментальной зоны.

— Все продукты — растительного происхождения?

— Не только. Замороженные бифштексы — тоже. Понимаю, к чему ты клонишь, — кивнул специальный координатор. — Ты обратил внимание на его клыки. Нет, несмотря на клыки, наши умники считают, что Объект не был хищником. У его кишечнике другой набор ферментов.

— Важнее то, что он оделся и нашел еду, — заметил я. — То есть проявил намерение жить.

— Согласен. Однако Он все-таки не человек. Возможно, поиск пищи у Него — безусловный рефлекс. Возможно, это был механический процесс. Такой, как у тебя сейчас.

Он был прав. Сейчас я ел, не чувствуя вкуса пищи.

— Я удовлетворил твое любопытство? — осведомился Хокусай.

— Отчасти.

— Ты понимаешь, Артём, что ты — единственный, кто видел Объект воочию и способен об этом рассказать?

— Понимаю, — кивнул я. — Остается только выяснить, что именно я должен рассказать сверх того, что все уже слышали. Боюсь, мне придется согласиться на гипноз…

— Придется, — кивнул Хокусай. — И не только на гипноз. Я сожалею, майор, но ты сам понимаешь…

Я понимал. Но все равно перспектива не радовала.

Меня выпотрошили и высушили, как воблу. Всё выжатое из меня слили команде «умников» под командованием самого доктора Карло Праччимо, лучшего в «Алладине» специалиста по решению нерешаемых задач.

Но ни гипноз, ни прочие техники сканирования моей памяти не принесли значимых результатов. Не считая головной боли и легкой раскоординированности у исследуемого, то есть у меня, и глубокого разочарования — у моих психопрозекторов.

Впрочем, они не могли даже предположить, что я намерен скрывать нечто, имеющее отношение к «трехглазому пессимисту», как неформально окрестили Объект умники. Но я это сделал. Скрыл. Я умею. Любой разведчик это умеет: скрыть ту информацию, которую не следует разглашать ни под гипнозом, ни под… иными воздействиями. Возможно, это было не вполне лояльно с моей стороны по отношению к «Алладину», но перед гипнозом я заблокировал не только личные воспоминания, но и кое-что еще. Конечно, любой блок можно «взломать», но это дело долгое, сложное и чреватое выходом из строя дорогостоящего механизма, коим является человеческий мозг.

Зачем я это сделал? Честно говоря, я и сам не знал. Интуиция, предчувствие, желание сохранить нетронутыми кое-какие еще не оформившиеся догадки… Не знаю. Но я это сделал. Я не поделился с ними своей догадкой-гипотезой. О том, что Он умер, потому что увидел меня.

За те три недели, что я проторчал на нашей базе в Океании, дело «трехглазого пессимиста» раскручивали с бешеной силой. Силы и средства, выделенные на него, были сравнимы с теми, какие в свое время были привлечены, чтобы раскрутить взаимосвязь между генными геронтологическими проектами и проявлениями феномена спонтанной деструкции. Дело раскручивалось… Но буксовало. Я подал рапорт с просьбой присоединить меня к группе Праччимо уже не в качестве «подопытного», а как полноправного сотрудника. В ответ на это меня выставили вон.