Время ранних разлук

Аля сосредоточенно сдвинула брови, пытаясь вспомнить, что же в этот день произошло.

— Не старайся, не старайся. Ты не знаешь. Хочешь, расскажу? Четыре года назад в этот день я был арестован.

— Как арестован? Четыре года назад в этот день ты был в летних военных лагерях?

— Вот именно там я и был арестован. Так получилось… Вся батарея ушла на занятия. Я остался в нашем палаточном городке — дневалил. И, как говорится, при исполнении служебных обязанностей решил написать тебе письмо. Не мог, не утерпел. И не заметил, как в расположении батареи появился дежурный по части, капитан. Я его увидел только в нескольких шагах. Встал… Встал доложил по форме, что батарея находится на занятиях, происшествий не произошло. Он подходит к тумбочке, берет письмо и говорит: «А это не происшествие?» А потом, когда пробежал глазами, что я тебе писал, совсем вскипятился: «Что вы, говорит, делаете? Как вы могли так поступить? Вы нарушаете! Вы ставите любовь выше устава! Пять суток ареста! Доложите командиру батареи». Я доложил. Тот снял с меня ремень, и я потопал отбывать… Потопал… понимаешь?

В палате никого не было, больные ушли на прогулку и Аля, счастливая от того, что Юрий возвращается к ней, к жизни, сказала:

— Горжусь тобой, арестант. А сейчас я хочу поставить любовь выше устава. По нашему госпитальному распорядку санитаркам с больными целоваться нельзя…

Когда она уходила из палаты, то у самой двери услышала, как Юрий шептал:

— Встал, доложил… Потопал… Потопал…

— Юра, ты опять за свое? Помнишь, как ты писал мне после смерти мамы: «Крепись! Найди в себе силы!» Это ты писал?

— Алечка, милая, извини. Нам с тобою обоим тяжело. Ио ты вот сейчас идешь что-то делать, а я лежу… И мысли опять ползут, как тараканы. Думаю, где-то там ребята воюют, идут вперед… Идут, понимаешь? А я — отставший от дивизиона… И пользы от меня никакой. И делать нечего. Вот дневник завел. Про тебя пишу, про себя. Рисую.

— Рисуешь?

— Да, да. Когда тебя нет.

Аля потрепала Юрия по плечу, спросила полушутя:

— А общественной работой заняться не хочешь? Мне сегодня поручили стенгазету. Вот и делай в ней карикатуры на фашистов. Дядя твой рисовал карикатуры? Рисовал. А ты весь в него. Значит, и ты суметь должен.

— Дядя рисовал и племянник — тоже. Это еще в школе было. Чуть ли не с самых первых классов — бессменный стенгазетный редактор.

Аля принесла Юрию подшивку газет со сводками Информбюро, лист ватмана, тушь, перо.

— Вот и нашла тебе дело.

Стенгазета в госпитале выходила чуть ли не через день. Санитарке, которая ее редактировала, и больному офицеру, который делал карикатуры, начальник госпиталя объявил благодарность. Начальник госпиталя, он же главный врач, который спрашивал Алю: «Вы кто — сестра?..»

Но не это было главной радостью. Радость была впереди.

Однажды, когда Юрия везли в коляске на прогулку, к нему подошел главный врач:

— Позвольте мне вас, старший лейтенант, горячо поздравить с успехом!

— С каким успехом? — удивился Юрий. — Выписывать собираетесь?

— Выпишем, скоро выпишем. Но я — о другом…

Главврач протянул Юрию несколько листков. Это были армейские газеты. Они пришли с фронта, из той армии, в которой Юрий служил до ранения…

* * *

В этот день Юрий записал в своем дневнике:

«Я развернул эти газеты и глазам своим не поверил: в них были напечатаны мои карикатуры — те, что я рисовал для Али, для ее листка. И над одной из них была заметка о том, что находящийся в госпитале старший лейтенант такой-то остается в строю нашей армии, что теперь он будет художником газеты, и газета просит солдат и офицеров писать ему письма, подсказывать темы для рисунков и карикатур…

Главврач жмет мне руку, а у меня — слезы из глаз. Ну, по-настоящему расплакался. На фронте себя почувствовал. Я расплакался так, как плакал тогда, когда узнал, что мне отрезали ноги. А теперь их словно снова приставили.

Спрашиваю главного врача:

— Кто это сделал? Кто послал мои рисунки на фронт?

Он говорит:

— Это Аля ваша придумала.

Милая Аля, что она сделала! Только теперь я понял, почему она предупреждала меня: «Рисуй не на самой газете, а на маленьких листках. А я их буду наклеивать на большой…»

Когда я говорил с главным врачом, подошла и Аля. Улыбается, спрашивает меня:

— Видел, отставший от дивизиона? Видел, Юра?

А главный врач пожал ей руку и сказал:

— Вспоминаю ваши слова: «Спасти этого человека могу только я!»

«Я НАВСЕГДА ОСТАЮСЬ ПОЛИТРУКОМ»

Поезд шел из Москвы на юг.

Далеко позади остались столичные пригороды. Промелькнули и исчезли узкие бетонные полоски дачных платформ.

Реже стали встречаться переезды.

Горизонт раздвинулся. В окна вагонов ворвался ветер полей.

Пассажиры успели уже познакомиться друг с другом и вели неторопливые дорожные беседы.

Напротив меня в купе сидел пожилой мужчина. У него было крупное морщинистое лицо. На лбу, около виска, виднелся небольшой шрам. Годы сильно посеребрили его волосы, но глаза смотрели молодо. Это был добрый и светлый взгляд.

Я тоже познакомился со своим соседом и узнал, что он едет в Краснодар в гости к своему бывшему однополчанину.