Время разбрасывать камни

Как я и боялся, на третью ночь, гараж полезли взламывать. Пришлось спуститься и сломать всем четырём ворам руки, а плюгавенькому наводчику ещё и челюсть, чтобы не открывал больше рот на чужое добро. Вызвав им скорую, я отправился обратно и заявил проснувшимся хозяевам, что всё забираю к себе, поскольку это явно ценные вещи, если пришли их воровать так скоро. Лена была только рада от всего избавиться, сказав, что примет от меня за них любую сумму. Так что следующий день был посвящён освобождению гаража от вещей, а моя новенькая квартира наоборот стала похожа на склад. Экономка, которую я кстати взял на работу за сто двадцать рублей в месяц, и питание с моего стола, пообещала аккуратно всё разложить и протереть. Поэтому у меня не оставалось другого выбора, как позвонить старому знакомому, которого я не хотел привлекать сразу, поскольку об этом наверняка станет известно Щёлокову, но тут после случившегося, выбора и правда не оставалось.

За процент продажи старый еврей тут же нашёл оценщика, с которым мы пришли втроём в мою квартиру и тут он испытал настоящий шок. Он бегал от одной картины к другой, от вещи к вещи и причитал, какой идиот так их хранит? Я не стал ему рассказывать, в каком виде они хранились у прошлых хозяев, поэтому спросил, сколько это всё стоит.

— Иван, я прошу меня простить за прямоту, но здесь есть уникальные картины, — он показал на две, которые он отложил отдельно, — они считались пропавшими со времён войны, а тут я встречаю их валящимися на полу. Просто кошмар!

— Тогда я их не буду продавать, повешу у себя, — я пожал плечами, — но всё остальное вы можете оценить?

— Мне нужны будут помощники, — он внимательно посмотрел на своего друга.

— Йося, Иван оплатит всю работу, а если поможешь продать, то и процент, — успокоил он его.

Второй еврей тут же обрадовался и сказал, что на всё потребуется неделя, после чего он составит список и суммы.

Когда после означенного срока мы встроились с ним снова, и я взялся за протянутый листок, отпечатанный на машинке, то хвататься за сердце пришлось уже мне — общая стоимость вещей тянула на полмиллиона рублей. Без двух самых ценных картин и трёх драгоценных диадем, ещё до революционной работы, стоимость остального снижалась до ста тысяч, но всё равно это было очень много. Самое ценное я себе оставил, решив, что за суету вполне заслужил награду, ведь тем двум вообще ничего не было нужно, поэтому остальное попросил продать со скидкой в двадцать процентов, чтобы дорогие вещи не лежали в продаже годами.

Уже через пару дней мне позвонил оценщик и сказал, что один покупатель выкупил всю коллекцию. Поскольку я запретил говорить им о том, что у меня осталось ещё, то сделка должна была состояться на квартире у Давида Марковича, который выступал гарантом честности продавца и покупателя, но в свою очередь, покупатель попросил об обязательной встрече со мной. Подумав, я согласился. В указанный день, я прибыл к еврею на квартиру, где в отдельной комнате на специальных стендах было расставлено всё продающееся, на столе стояла лёгкая закуска и пятизвёздочный коньяк, а нервничающий еврей, постоянно снимал очки и протирал небольшой фетровой тряпочкой стёкла.

С десятиминутным опозданием прибыл покупатель с азиатским лицом, полным презрения ко всему миру и три его сопровождающих с двумя кожаными портфелями. Поздоровавшись, мы сели за стол. Покупатель долго изучал моё лицо, и первый начал разговор.

— Я знаю кому принадлежит эта коллекция, видел её неоднократно.

Он сделал паузу, но я никак не стал это комментировать.

— В ней были ещё две картины, — с нажимом сказал он, — которые меня тоже интересуют.

— Они не продаются.

— Я готов заплатить за них вдвое больше! — продолжал настаивать он, а в голосе прорезался сильный акцент.

— Уважаемый, вы слышали? Продаётся только эта часть, если вас это не устраивает, никто не заставляет вас покупать.

Он откинулся на стуле и желчно улыбнулся.

— Вы ведь понимаете, что я не уйду отсюда без них?

Я перевёл взгляд на еврея.

— Мы так не договаривались.

— Ильхом Шарафович, — Давид Маркович осторожно подбирал слова, — это Москва, не Ташкент. Ваш отец здесь вас не прикроет.

— Это ты так думаешь! — рассмеялся нагло он, — у нас много друзей на разных уровнях.

Он посмотрел на меня.

— Поэтому я предлагаю новую сделку, двести тысяч за всё и плюс две картины.

Его телохранители подошли ближе к нам от двери.

— Хорошо, хорошо, — я стал специально заикаться, будто испугался, — дайте я позвоню, чтобы их привезли.

Он нагло улыбнулся, барски махнув мне рукой, позволяя пойти к телефону.

Вставая из-за стола, я одновременно с этим, вытащил пистолет с глушителем, который позаимствовал на время у Данила из его неучтёнки, и произвёл ровно три выстрела, прозвучавшие сухими щелчками в закрытом помещении. Телохранители с пулями в головах повалились на пол, а я подскочил к открывшему рот от ужаса азиату, и ударами рукояти повалил его на пол. Он было заверещал от ужаса, но приставленный глушитель ко рту, быстро заставил его заткнуться.