Время собирать камни

— Нет, не все, потому что у подавляющего большинства ума на это не хватает. Но в ее положении… Тонь, да что я тебе объясняю, ты сама все прекрасно понимаешь. Все, милая, закрыли тему. Ремарк, откровенно говоря, мне интереснее.

После такого Тоня должна была надуться и тридцать минут сидеть в тишине, чего, собственно, Виктор и добивался. Она спросила, и он объяснил ей, что разговор на данную тему ему неинтересен. Но оказалось, что жена не успокоилась.

— Нет, Вить, я не понимаю. Ну хорошо, ты смотришь на нее свысока, потому что она занимается… грязной работой. Но ты же с ней, и с Сашей, и с Колей дружил долгое время, и не один год! Вы мне сами рассказывали. И ты о них говоришь… как о малознакомых людях, которые тебе не нравятся! И вообще не хочешь мне про них ничего рассказывать!

— Да, не хочу, потому что тема для меня неприятна! — не выдержал Виктор. — Юлька меня в юности доставала своей собачьей влюбленностью, все время просто глаза мозолила! И братья ее, когда до них дошло, что сестрица буквально на мне свихнулась, тоже решили, что я для Юленьки самая подходящая пара. И только мамаша их, тетя Шура, вечно на мозги отпрыскам капала, что я мальчик городской и для доченьки ну совершенно неподходящий. А мы все равно дружили, заметь, и в походы ходили всякие, и тому подобное… Вот такой котел был, и я про него совершенно не настроен вспоминать! Тем более что кончилось все скандалом, когда Юлька по вечной бабской дурости сделала вид, что какие-то таблетки выпила. На самом деле ничего она не пила, а просто решила таким нехитрым способом меня шантажировать. И добилась, естественно, результата совершенно противоположного. Вот она какая была в юности, если тебе интересно!

— Странно… — произнесла Тоня, помолчав немного, словно и не услышав слов Виктора. — Вот мама с папой, только спроси их про детство, сразу рассказывать начинают: и как они озорничали, и как влюблялись, и всякую ерунду смешную… А у тебя про кого ни начни вспоминать, так сразу неприятная тема. Мне кажется, слишком много у тебя неприятных тем, связанных с твоими друзьями. Ты не находишь?

Виктор потерял дар речи. «Ты не находишь?» было его личным фирменным выражением, произносимым негромко и слегка небрежно. Причем взгляд должен скользить мимо собеседника, как будто его не замечаешь. Фраза производила большой эффект. И звучала она у Виктора так же непринужденно, как и у матери, которая одним этим вопросом выбивала у отца почву из-под ног: тот дергался, рявкал: «Нет, не нахожу!», и тогда она переводила на него свои красивые карие глаза с немым вопросом в них: «Ты смеешь повышать на меня голос?» Да, фраза «Ты не находишь?» не раз помогала Виктору в интеллигентном обществе.

А теперь ее с совершенно таким же выражением, как он сам, произнесла его жена, которая Булгакова от Чехова не отличает! И сидит, перебирая длинными пальцами очередную вязаную тряпку, как будто так и надо. Интересно, чего от нее в следующий раз можно ожидать? Но тут чувство юмора у Виктора возобладало над остальными чувствами, и он от души рассмеялся. Нет, молодец, молодец у него жена! Один — ноль в ее пользу!

Виктор пружинисто вскочил с дивана, подошел к Тоне, наклонился и поцеловал в розовый пробор.

— Галатея ты моя! — удовлетворенно сказал он. — Кстати, твой Пигмалион проголодался. Пойду порыщу на кухне, словно голодный зверь в поисках жертвы. Что у нас там есть?

— Пироги в духовке. Но остыли, наверное, — невозмутимо ответила Тоня. — Можешь достать.

— Искусница, рукодельница!

Виктор с преувеличенным восторгом поцеловал жене руку и направился на кухню.

Быстро провязав один ряд, она отложила будущую юбку и подошла к окну. Опять валил снег. Еще только ноябрь, подумала она, а в деревне уже настоящая зима. Впрочем, в Москве, наверное, тоже. Она постояла немного, глядя на крупные хлопья и вспоминая, каким красивым был сад летом. И еще осенью, в самом начале осени.

Виктор неслышно вошел в комнату с тарелкой, на которой лоснились пироги — Тоня всегда промазывала их маслом, так ему больше нравилось, и остановился, глядя на жену, застывшую у окна. Ему на секунду стало не по себе, а в следующий момент она негромко произнесла, словно немного задумчиво, с выражением, какого он не ожидал от нее:

— Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер… Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер, кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой.

«Вечер сюрпризов!» — решил Виктор, ставя тарелку с пирогами на столик, а вслух сказал с иронией:

— Тонь, ты меня просто поражаешь сегодня. Решила добить меня Бродским? Ты же по большей части Акунина предпочитаешь.

— Кем? — обернулась она. — Бродским?

— Как же ты стихи читаешь и не знаешь, кто их написал! Ты что, на книжке имя автора не смотришь? Напрасно, это может иногда пригодиться.

— Я их не в книжке прочитала. Я видела строчки, которые ты написал.

— В смысле?

— Ты их написал и в ящик комода положил, а я нашла. Ты забыл их там, наверное. Мне понравилось.

Она опять отвернулась к окну. Виктор присел в кресло и откусил кусок пирога.