Время собирать камни

Самое главное у нее получалось отлично — она могла во всех подробностях представить себе любого человека, которого видела один-два раза. Лицо вставало перед ней, как живое, Глашка отчетливо представляла себе, как человек говорит, как ходит, как смеется. Образ, мгновенно вызываемый ею из памяти, был настолько фотографичен, что она сама иной раз удивлялась: как ей удалось все так запомнить? И она могла делать с этим образом все, что хотела. В ее фантазиях обидчик сворачивался в клубок, как змея, шипел от боли, у него вытекал правый глаз и с хрустом, который она явственно слышала, ломались кости… Такие мысленные сценки приносили маленькой Глаше большое удовлетворение. Но, к ее огромному разочарованию, Антонина больше ничему ее не учила.

— Не будут тебя теперь обижать, — сказала она как-то в ответ на настойчивые просьбы Глашки. — А иное тебе знать и не надобно: ни к чему.

И так глянула черными глазами на Глашку, что та струхнула и больше с Антониной не заговаривала. А через некоторое время и вовсе перестала к ней ходить — все, что ей нужно было, девочка Глафира уже получила.

Бабушка и Василий считали Глашку немного глупой, но оба были не совсем правы. Особым умом Глашка и в самом деле не отличалась, зато хитрости в ней хватало настолько, чтобы притворяться дурочкой. А с дурочки какой спрос? Это маленькая Глаша поняла еще лет в семь, когда, обозлившись на Василия, порвала его тетрадь с упражнениями, а потом на голубом глазу заявила, что так гораздо красивее получилось.

— Смотри, Вась! — радостно кричала Глашка, подкидывая вверх обрывки тетради. — Правда, как птички?

Васька хотел было отвесить сестре подзатыльник или дать по лбу со всей силы, но тут его удержала бабка, которая сама на подзатыльники не скупилась.

— Да ну ее, дурочку, — убеждала она внука. — Вишь, она, как убогая, радуется? А я тебе записку напишу в школу, чтоб тебя учительница не ругала.

Глашка, знавшая, сколько сил приложил Васька, чтобы выполнить упражнение, злорадствовала от души. К тому же она прекрасно понимала, что в школе к записке отнесутся с недоверием — решат, что бабушка любимому внуку поблажки делает. Так что Глафира не была глупой, совсем не была.

Бровь она расшибла себе сама, треснувшись спросонок об дверь. Но когда Антонина спросила про болячку, она, не задумываясь, сочинила и кота Барсика, и мальчика Пашку, мучившего его. Пашка действительно жил в тридцать пятом доме, но все остальное было Глашиной фантазией. Если бы Глашку спросили, зачем она врет, та не смогла бы ответить — совралось, и все. Она вообще была вруньей. Вранье приносило ей какое-то бескорыстное удовольствие. Но в следующий раз девочка действовала уже обдуманно.

Глашка готовилась к жертвам, но синяка, поставленного самой себе, и валяния в крапиве оказалось достаточно. Когда Антонина спросила, не сама ли Глашка упала в крапиву, ей стало страшновато: а вдруг ведьма умеет мысли читать или как-нибудь по-другому догадается? Но оказалось, что не умеет, и Глашка почувствовала себя куда уверенней. А после все пошло как по маслу — история про обиженную девочку подействовала. Глашке нравилось представлять себя жертвой, а потом мысленно мстить своим обидчикам, хотя на самом деле с ней редко кто играл и еще реже дрался. В основном ее почему-то не замечали, что выводило Глашку из себя.

Но теперь ее заметили… Еще как заметили! Мальчишки старались обходить ее стороной, а на взрослых Глашка предусмотрительно не применяла свою силу. Но и этого было достаточно — про нее заговорили вовсю. Правда, одно раздражало Глашку: ее нашептывание действовало не на всех. Например, почтальонова Женька, похожая на пацана, смотрела злобно своими черными глазищами, взгляд не отводила, и ничего ей потом, дряни эдакой, не было. «Может, у нее глаз лошадиный?» — недоумевала Глашка. Как бы то ни было, именно Женька один раз подстерегла Глашку за околицей, сбила с ног, изваляла в песке и предупредила: еще раз Глашка свои пакости сделает кому-нибудь из ее братьев, Женька ей такое покажет, что она и в деревне остаться не сможет. Глашка вроде бы притихла, и постепенно про ее гадости забыли.

А спустя три года у нее первый раз получилось навести настоящую порчу. Глашка не знала, что это называется именно так, но Лидка Еремеева, красавица и задавака, Глашку в упор не замечавшая, вся покрылась красной шелушащейся коркой и теперь носа из дома не показывала. Кончилось тем, что родители увезли ее в Москву, в какой-то институт, где Лидка и осталась на весь следующий месяц. Возвратилась с нормальным лицом, но едва в школе наткнулась на Глашку, как на следующее же утро из дома Еремеевых доносились крики и плач. Глашка торжествовала — у нее получилось то, чего она так долго добивалась.

А потом к ним домой пришла ведьма. Про то Глафира никогда не вспоминала и спустя месяц после ее визита сбежала из дома: оставаться ей было никак нельзя. Иногда память выталкивала на поверхность черную фигуру, бросающую отрывистые слова, и бабку, бессильно опустившуюся на стул, но Глафира загоняла воспоминание обратно.