Время своих войн-1

   - В 1995 году, одно из подразделений, направлявшихся в Чечню, предварительно тщательно обследовали специалисты-медики. Все военнослужащие были распределены на четыре группы по степени психофизической готовности к ведению боевых действий: от "первой" - абсолютны готовы, до "четвертой" - вовсе не готовы,. По просьбе ли тех самых медиков, случайно ли - лично я не верю в подобные совпадения, но подразделение оказалось в эпицентре боев в Грозном. Через месяц в строю осталось менее четверти военнослужащих, остальные выбыли по понятным обстоятельствам: убитыми, ранеными, пропавшими без вести или отправлены в тыл по болезням... Короче, провели повторное обследование... Практически все, кто уцелел, как раз входили в ту самую первую группу "абсолютная психологическая готовность" к боям.

   - Все равно - уроды! - заявляет Казак. - Мальчишек после такого точно придется лечить.

   Лешка-Замполит опять пытается удивлять - рассказывает о новой разработке бронежилета, где защитный слой жидкий.

   - Нанотехнологии! - козыряет мудреным словечком.

   Казак тут же оживает, допытывается - почему "нано", но вразумительного ответа так и не получает. Но Леха горячо, со всей внутренней убежденность в правоте, уверяет, что технологию эту, даст бог, удастся использовать для создания пуленепробиваемых брюк - можно будет самое больное сберечь - потому как, в основе особая жидкость: полителен-глюколь, что сохраняет текучесть в нормальном состоянии, а когда бьет пуля, мгновенно затвердевает...

   А Петька-Казак все пытается представить, что будет с человеком, у которого на бегу мгновенно затвердеют брюки и (неугомонный!) спрашивает:

   - А че делать, если надолго затвердеет? И не раствердеет больше?

   - То и делать! - огрызается Леха. - Гранату себе под жопу!

   И Лешка-Замполит, по второму прозвищу "Щепка" (маскирующем "Заноза в заднице"), также "Балалайка" или "Балаболка", тихонько, под нос себе, рассыпает словесами непечатными, включая в них слова философские - наводит "тень на плетень"...

   Какое-то время Лешка взапой зачитывается философами. Впрочем, он периодически зачитывался чем-то. Прочел множество таких путаников, случались средь них и действительно философы, и обнаружил лишь одну закономерность - все они умерли. Нельзя сказать, чтобы его это расстроило: некоторых из них он бы с удовольствием убил бы собственной рукой, поскольку негоже жить человеку, который перерабатывает бумагу и собственные мозги в то, что берется противоречить всему. Заполненость идеями (кроме - простейших) исчезла, системы и мировоззрения перестали спорить в нем меж собой, когда наконец-то понял, что нет ничего грустней и циничней философии. Каждый философ - циник, и каждый циник едва ли не философ, находит себе оправдание в собственной философии, гребет ее под себя, чтобы на ней восседать орлом на загаженном. Из всего кем-либо сказанного, не возводя в систему, оставил только приемлемое себе, отпихивая все остальное, либо кромсая на куски, оставляя лучшие не по общему смыслу, а по личному. Постепенно вооружаясь множеством цитат (которые тут же взялся безбожно перевирать), под собственное ли оправдание, под настрой, к случаю ли - лишь бы придать толчок, движение идеи на том, что не все мертвые были достойны смерти, как не все сегодняшние живые - жизни.

   Чрезвычайно рано, еще до обжорства философией (оная лишь укрепила) уяснил, что между женским "нет" и женским "да" молекулу не впихнешь, где кончается одно и начинается другое не в силах определить никто, но больше всего они сами. Можно отставить философию, когда - "да", и утешаться ею, когда - "нет". По причине, что сегодня ненависть, завтра любовь и наоборот. Философствуя настрогал детей, оправдываясь перед своими, что не виноват, что и здесь, как из пистолета, попадает в цель с первого же раза.

   - Оставь ниточку чувств, легче будет встретиться, - ставил силки Лешка, заговаривая "объект" до степени, что вручал вовсе не ниточку...

   Обладая луженой глоткой, на одном дыхании, ни разу не сбившись, естественно и логично мог взвалить на головы такую фразу, что вспоминая, с чего началась, теряли и не надеялись вспомнить ее конец, уясняя себе только одно, что Замполит - в самом деле "замполит" - "ох и мудер"! Впрочем, когда просили повторить, чтобы записать и вызубрить, Лешке самому удавалось это не всегда; слова, прежде такие ясные и простые, начинали путаться в своем новом осознании. В укор не ставили - таков, каков есть. Душа-человек в чужом сорном венике. Застрял однако.

   Иногда Леха словно заболевал, терял себя средь слов. Собственные мысли исчезали - всему находилась цитата. Как помнил? Петька-Казак имел подозрения, что едва ли не лепил сам, пусть из чужого мусора - уж слишком уж складно у него получается, к месту ли, не к месту - но не может такого быть, чтобы все мысли были уже сказаны - причем тысячи лет назад! - и что Замполит, уверяя, что то или иное было высказано каким-то мраморной памяти авторитетом, попросту прикрывает этим свой собственный зад.

   "Пятый" - ходячая энциклопедия, когда обращались к нему, только посмеивался.