Время – убийца

Скоро полночь, с неба на нас смотрят Бетельгейзе и ее многочисленные подружки. Сегодня вечеринка благонравных детей. Они жарят маршмеллоу, поют Боба Марли, ле Форестье[162] и телехиты. И вот настало время смеха и песен…[163]

Настало и снова отправилось в путь, это время «Острова для детей».

Сегодняшний праздник придуман, чтобы отвести глаза родителям и получше замаскировать завтрашнюю затею Николя – рейд в «Камарг». Туда отправятся только старшие и почти совершеннолетние. Вместо звезд там будут лазерные лучи, музыка в стиле техно и косячки, а малышня пусть довольствуется гитарными переборами и мармеладными мишками.

Нико решил прыгнуть из детства в зрелость ровно за сутки.

Чуточку слишком стремительно, согласны, мой доверенный читатель?

Они как будто не ведают, чем все закончится! Торопятся флиртовать, спят сначала с кем ни попадя, потом с одной-единственной, притираются друг к другу, женятся, занимаются любовью реже – раз в месяц, раз в год (в годовщину первой встречи), заводят любовницу, еще одну… Повторяют путь родителей. Моих родителей.

We are the children. Мы – дети.

Мария-Кьяра воображает себя Синди Лопер[164] и горланит, перекрикивая остальных: «Well, well, well!» Голос у нее красивый, кто бы спорил, так что недоволен один Герман. Он хотел бы спеть 99 Luftballons[165], но текст песни «Нены» на немецком кроме него понимают только голландцы Тесс и Магнус. Циклоп молчит и дуется как придурок: взял скрипку, собирался аккомпанировать, а его зашикали, предпочли жалкие аккорды Николя (говорю честно, хоть он и мой брат!). Герман держит за руку Аурелию, та – Червоне, а он – Канди. Любовный круг, который неизбежно превратится в хоровод горя.

We are the ones… Мы – избранные…

И хор голосов подхватывает:

Далеко от сердца, далеко от глазМаленькая девочка из старого города,

Мир голубой, как ты,Макумба, Макумба…Я тоже отправлюсь туда…

В наступившей тишине Герман разрывает круг, хватает скрипку, взмахивает смычком и извлекает из инструмента ноты слез и огня.

Играет он хорошо, что есть, то есть. Первой мелодию узнает Мария-Кьяра и начинает петь. Окружающим кажется, что они репетировали все лето.

Вечно молодым, я хочу быть вечно молодым,Ты точно хочешь жить вечно?Вечно

[166].

Голоса Кьяры и скрипки летят к небесам. Никто не подпевает. В такие моменты слова не нужны даже лучшему из писателей. До чего же мне хочется, чтобы вы услышали, как плачет скрипка, а человеческий голос утешает ее!

Вот ведь странность – самые идиотские песни о любви пробирают до дрожи даже того, кто носит футболку с надписью Back in Black[167]. Николя знает правила игры, он бросает гитару на песок. Аурелии до него далеко, она смотрит на немца и итальянку глазами жандарметки, словно хочет взять их под стражу за нарушение тишины в ночное время, превышение сердечного ритма и непристегнутый ремень безопасности в кресле ракеты, летящей к Млечному Пути. Аурелия бросает страстные взгляды на Николя, но мой братец-недотепа ничего не замечает.

Последние ноты тают во мраке.

Все аплодируют.

Вечно молодой…

Конечно.

Герману хватает сообразительности молча вернуться к друзьям. Он протягивает руку Аурелии, та – Червоне, и так по кругу… Николя делает мне «страшные глаза» – я, как Золушка, забыла о времени. Вообще-то перед балом меня навестила не фея-крестная, а грозная Пальма Мама и отдала приказ: «Чтобы в полночь лежала в постели!» Я нехотя бреду в кемпинг, оставив маленьких мужчин и женщин (они старше меня всего на три года!) наедине с их утопиями. Бросив последний взгляд сверху, вижу распавшийся круг: Аурелия и Герман держатся за руки, Мария-Кьяра положила голову на плечо Николя, Тесс и Кэнди достались Червоне.

Подхожу к бунгало, нарочно шаркая по гравию, наливаю себе минералки и опять-таки намеренно хлопаю дверцей холодильника, снимаю ремень с пряжкой в виде черепа, кольца и швыряю их на стол. Пальма спрашивает, как все прошло, я односложно отвечаю «хорошо» и закрываю ногой дверь моей комнатушки. Внутри дико жарко, и я распахиваю обе створки окна, ложусь, не раздеваясь, на кровать и честно пытаюсь заснуть. Ничего не выходит, я бесшумно поднимаюсь и вылезаю на улицу.

Четыре утра. Да знаю я, знаю, что обещала брату не шнырять по-мышиному и не шпионить хотя бы до завтрашнего дня. Я дала слово с чистым сердцем, потому что у меня было дело поважнее: убедить дедулю насчет дельфинов…

Все получилось – сегодня утром он сказал «да»! Наталь будет в восторге. А я скучать не намерена.

Пляж опустел, костер почти догорел, подростки разошлись. Николя остался один, он ворошит угли, и они потрескивают, как цикады на рассвете.

Где все остальные? Пошли спать?

А Мария-Кьяра?