Время великих реформ

Ей бы пришлось здесь прощаться с детьми, а в Киле со мною. На это у меня просто куражу не хватает, и мы решились все зараз покончить здесь в Пятницу. Адъютанта моего Чихачева [339] я назначаю, чтобы проводить ее на «Смелом» до Киля. Дай Бог только, чтоб эта поездка ей помогла и действительно восстановила ужасно расстроенное ее здоровье! Летом же для меня главным утешением будут дети и Кронштадт со Флотом. Но грустно, страшно грустно. Я убежден, что Ты понимаешь меня, милый Саша.

В Среду мы будем в Финансовом Комитете разбирать новые предложения Общества железных дорог. Я уже их читал и нахожу их гораздо разумнее и практичнее, чем те, которые были присланы зимою [340]. Не знаю еще взгляда на них Чевкина [341]

.

Надеюсь, что конец Твоего пребывания в Москве и поездка по Монастырям будет так же удачна, как начало. Прощай, любезнейший Саша. Обнимаю Тебя от всей души. До скорого свидания.

Твой верный брат Константин.

№ 63. Константин Николаевич – Александру II

13/25 Ноября 1861. Ганновер.

Сегодня приходится мне сообщить Тебе, любезнейший Саша, весьма грустное и неприятное для нас обстоятельство. С Октября месяца (около его середины) начали обнаруживаться у моей дорогой жинки все признаки начинающейся беременности. Это вполне соответствовало желаниям доктора, которые были только вполовину удовлетворены результатом лечения в Киссенгене и требовали непременно повторения такового же лечения в будущем году, но желали при том, чтобы между этими двумя лечениями была беременность.

Морские купанья принесли много добра. Силы жинки быстро стали расти, она могла без усталости ходить пешком часа по два в день, бодрость духа и свежесть лица начали возвращаться. В последних днях Октября, когда был срок de la pе́riode [342]

, она не появлялась, и в наших глазах не было сомнения в начинающейся беременности. В это время мы были в Лондоне.

Она очень хорошо выдержала неизбежные усталости, так же как и трехдневный визит в Виндзор, где ради траура она все время провела в королевском семействе без малейшего утомления. При этом я должен сказать, что прием, оказанный нам королевой, был самый радушный и дружественный, напоминавший былые времена. Но дымный и туманный воздух Лондона возобновил у жены отчасти боли в горле.

В это время стояли сильные осенние бури. Ради жестокого шторма мы должны были отложить наше отправление на один день. Наконец, 3-го Ноября мы пустились в море из Темзы и имели прекрасный переход до Голландии. Погода была тихая и, главное, ясная, что в теперешнее туманное время составляет большую редкость. Но в море были остатки зыби от прошедшего шторма. Для нашей братии это было незаметно, но дамы все страдали, а бедная жинка более других.

Я редко ее видал в море в таких страданиях, как на этом коротком переходе, и я полагаю, что тут главная причина теперешнего несчастия! 5-го числа вечером мы были в Суздайке у Тетушки Анны Павловны, которая была невыразимо обрадована нашим приездом и была с нами дружественна и мила, как всегда. Мы провели у нее все 5-ое число. В этот день приезжал и король [343]

, который был в хорошем духе, потому что был внимателен и любезен не только с нами, но даже и с своей Матерью.

В Гаагу мы не заезжали ради царствующей там скарлатины, от которой был очень серьезно болен Принц Оранский, но теперь он вне опасности. Далее путешествие наше мы должны были расположить коротенькими переездами, чтобы не утомить жинки чугунками в ее теперешнем положении. Поэтому 6-го числа мы ночевали в Кельне, а 7-го приехали во Франкфурт, где нашли нашу милую Олли. С ней мы чрезвычайно приятно и спокойно провели два следующих дня.

В это время жинка себя чувствовала очень нехорошо. Состояние ее требовало большой осторожности, и мы хотели здесь в Ганновере (куда мы приехали 10-го числа) остаться 4 дня, чтоб дать ей хорошенько отдохнуть среди тихой семейной жизни, чтобы собраться силами для предстоящего длинного пути. Сперва все шло хорошо, и вчера она особенно чувствовала себя здоровою, без малейших болей, так что вечером мы всей семьей поехали в Театр, где давали Гугенотов.

Все шло хорошо, как вдруг среди четвертого акта вдруг ей сделалось дурно, она побледнела, как полотно, и почувствовала, что у нее показалась кровь. Тотчас мы ее повезли домой, уложили в постель и послали за знаменитым здешним королевским акушером Кауфманом.

Он объявил, что совершенный невозмутимый покой ей необходим, по крайней мере, на 2 недели. Ночь прошла довольно хорошо, и крови немного, так что Кауфман еще не может сказать, есть ли, нет ли fausse-couche [344]. Но самая большая осторожность необходима. Мне не стоит объяснять Тебе, любезнейший Саша, что во мне происходит. Твое братское сердце само это понимает. Одно упование на Господа Бога. Его судьбы неисповедимы! Вот мы по крайней мере сюда прикованы на две недели, что далее будет, Ему одному известно.