Время великих реформ

Так как я замечал уже, что и в публике слышались какие-то смутные толки о том, будто бы Россия не может воевать и вынуждена во что бы то ни стало избегать войны собственно по растройству военных сил, то я счел нужным при первом же докладе государю взять с собой работы, подготовленные Мобилизационным комитетом при Главном штабе, чтобы объяснить государю и великим князьям истинное положение дела и устранить, по крайней мере, в них ту тревожную мысль, будто мы теперь уже вовсе не можем вести войны.

Из означенных работ было ясно видно, что, несмотря на многие еще остающиеся в нашей военной организации недостатки, никогда армия наша не была в такой готовности к войне, как теперь. Конечно, мы находимся в переходном положении, все у нас еще в разработке, и, во всяком случае, мы не можем выставить армию в том идеальном составе и устройстве, которое проектировано в последнее время; но все-таки можем выставить несравненно большие и лучше устроенные силы, чем когда-либо в прежние времена, и в особенности несравненно в кратчайший срок.

Все это я доложил вчера государю, присовокупив, что если для скорой мобилизации армии в нынешнем ее составе можно ожидать серьезных затруднений, то разве, естественно, со стороны финансов наших и, кроме того, по неразрешению Государственным советом давно уже разработанного проекта Положения о военно-конской повинности.

Государь выслушал мои объяснения без особенного внимания, как бы оставаясь по-прежнему в убеждении, что войны не будет. […]

В разговоре государь коснулся еще некоторых частностей, которые я уже не припомню; но общее впечатление, вынесенное мною из государева кабинета, было то, что, сохраняя по-прежнему надежды на сохранение мира в Европе, он уже не смотрит так спокойно на близкую будущность.

Между прочим государь говорил о предположении Игнатьева собрать сильный корпус в Закавказье на турецкой границе, под видом учебного лагеря; отзывался с негодованием о поступке Черняева, которому было объявлено через Потапова высочайшее воспрещение отъезда в Сербию; упомянул о какой-то записке Фадеева (вероятно, той, которую он подал недавно наследнику), о занятии нами Дарданелл и проч.

Замечательно, что о последнем этом химерическом предположении государь упомянул с некоторым сочувствием, и это в то время, когда в Безикской бухте стоит сильный флот английский и когда в Англии сделаны все приготовления к высадке, в случае надобности, на любом пункте Архипелага 27 тыс. войска.

Прежде выезда из Петергофа я посетил канцлера князя Горчакова и имел с ним продолжительный разговор. Он несколько раздосадовал меня своими бессмысленными упреками Военному ведомству: зачем оно, издерживая ежегодно до 180 млн руб., не имеет там, где оказывается нужным, ни одной части войск в полной готовности к войне? Зачем, например, три дивизии в Одесском округе находятся в слабом численном составе и зачем нужны особые денежные средства для приведения этих войск на военное положение.

Как ни пытался я объяснить великому нашему дипломату всю несообразность его упреков и требований, он, как и всегда, не хотел вовсе слушать, говоря, что он не понимает моих объяснений и что не его дело входить в наши военные дела.

Напрасный был бы труд настаивать, так как мне уже хорошо знакомо легкомыслие, с которым наш знаменитый канцлер говорит обо всех предметах, сколько-нибудь выходящих из тесной рамки дипломатической канцелярии.

Впрочем, мы и на сей раз расстались с ним друзьями. Я успел переговорить с ним о просьбах болгар относительно пропуска оружия через наши таможни, хотя мало ожидаю успеха в этом деле для бедных болгар. […]

15 июля. Четверг.

[…] После первых незначительных предметов доклада пришлось, естественно, коснуться нынешних политических отношений, и тогда у государя невольно вырвалось сознание затруднительности настоящей минуты.

Давно уже не случалось мне слышать от него такого искреннего, откровенного излияния занимающих его мыслей и задушевных забот: «Постоянно слышу я упреки, зачем мы остаемся в пассивном положении, зачем не подаем деятельной помощи славянам турецким. Спрашиваю тебя, благоразумно ли было бы нам, открыто вмешавшись в дело, подвергнуть Россию всем бедственным последствиям европейской войны? Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но я ставлю выше всего интересы самой России».

Тут государь обратился к воспоминаниям Крымской войны; слезы навернулись на его глаза, когда он заговорил о тогдашнем тяжелом положении покойного императора Николая, об упреках, которыми тогда осыпали его и друзья и недруги за то, что он вовлек Россию в бедственную войну.

Затем государь, отвечая на мои вопросы, сказал: «Конечно, если нас заставят воевать – мы будем воевать; но я не должен сам подавать ни малейшего повода к войне. Вся ответственность падет на тех, которые сделают вызов, и пусть тогда Бог решит дело.