Время воды

Ульрика раскраснелась, она часто дышала, возбужденно сжимая маленькие кулаки.

– После я отрезала косы и с тех пор ношу короткую прическу. Вот. По просьбе добрейшего принца магистрат выдал мне новое удостоверение личности на имя Ульрики Вагнер. О том, что я когда-то была златовлаской Рапунцель, знают лишь единицы.

Золотая паутина, солнечные пряди завиваются в бесконечную косу, толстую и тяжелую, как корабельный канат. Филимонова представила ее птичье личико и бледную шею. Тощую грудь, взбитую баварским корсетом с причудливым шитьем, ну да, Рапунцель, а как же. Ласточки чиркают небо в крошечном окошке. Усачи-гренадеры в высоких сапогах с пряжками, эшафот, украшенный крепом, ведьма с воем взлетает пылающим фейерверком ввысь, во тьму. Филимонова зажмурилась, тряхнула головой, пытаясь избавиться от видений.

А Ульрика все говорила.

Филимонова давно перестала ее слушать, изредка безучастно кивая и лишь замечая, что лицо Ульрики становится бледней и бесцветней, а взгляд все стеклянней. Пальцы ее сжимали раздавленный коробок, спички одна за другой падали на ковер.

Потом она сморщилась и стала похожа на внезапно состарившуюся девочку, такие лица бывают у цирковых карлиц. Она некрасиво скривила рот и уткнулась в Филимонову. Тихо заскулила, вздрагивая острой спиной.

Запахло лавандой. Филимонова не знала куда девать руки, уставившись на стол. Там среди мелкого хлама, скрепок и карандашей блестел затейливый перстенек с черным агатовым камнем, в который был впаян золотой паук-крестовик.

28

Филимонова беззвучно спустилась по лестнице, свернула за угол. Полная темень. Остановилась, ничего не видя перед собой. В нос ударил смрад, воняло помойкой и формальдегидом. Она на ощупь дошла до решетки. Позвала. Голос у самых ног прошептал:

– Да тише вы! Перебудите всех…

В темноте кто-то застонал. Филимонова присела на корточки. Прислонясь к решетке, закрыла нос и рот ладонью. Неужели к такой вони можно привыкнуть? Доктор придвинулся, она услышала его дыхание. Сбивчивым шепотом стала задавать вопросы.

– Фрау Вагнер? – доктор Гинзбург хмыкнул. – Конюхова Наталья Владимировна, сорока трех лет, доцент кафедры романо-германских языков Рижского университета. А последние два года пациент городской психбольницы номер три. С диагнозом параноидная шизофрения, приступообразный тип, синдром Клерамбо.

Потом доктор Гинзбург рассказал про эвакуацию больницы. Говорил он тихо, бесстрастно, даже со скукой. Говорил про то, как кончился аминазин, как буйные в надзорке забили насмерть доктора Луциса.

– А Чантурия, да, геодезист, биополярное расстройство. Стихи трогательные про природу пишет… писал, верней. Луна, что-то там… моя сестра, подруга, соседской зависти бельмо… вполне сносно, между прочим. А декламировал как! Качалов… Дай, Джим, на счастье лапу мне… Вот так-то, мамочка моя.

Филимонова услышала, как доктор поскреб щетину.

– У Велты эндогенное заболевание, у нее умерла сестра-близняшка, она стала слышать ее голос: «Иди сюда в Царство Мертвых. Здесь хорошо!» А хромота – это полиомиелит, это по другому департаменту. У Велты частые приступы амбивалентности, иногда ступор, я прежде прописывал нейролептики… Теперь они сами мне прописывают чего душе угодно… – Гинзбург тихо засмеялся: – Во лбу светел месяц, в затылке часты звезды, короче. Спасибо генератор полетел, а то ведь электрошоком лечили. Каха переусердствовал… Спалил генератор, джигит…

Доктор снова хмыкнул, а Филимонова, прислушиваясь к сонному ворчанию за его спиной, тоскливому, сиротскому храпу, пыталась хоть как-то привести в порядок мысли. «То, что они чокнутые, и так понятно было. Теперь это официальный диагноз, который мало что меняет по существу», – подумала Филимонова и тихо спросила:

– А Ульрика? Что случилось с ней?

– Вы помните про Вентспилсского Лакомку? – прошептал Гинзбург и сипло закашлялся. Кто-то простонав, забормотал за его спиной, после затих.

Да, она помнила. Серийный убийца, трупы жертв обмазаны медом, женщины от двадцати до сорока, все убийства в регионе Курземе, по побережью.

– Ульрика, вернее, Конюхова, единственная, кому удалось выжить. Полиция рыскала по пасекам, а маньяк оказался смотрителем маяка. На Вентспилсской стрелке. Приглашал дам полюбоваться незабываемым видом Балтийского моря с высоты…

– А мед?

– Мед… – доктор запнулся, – хороший вопрос… Полиция тоже с этого края заходила. Вот вы думаете, раз псих, то значит дурак, идиот? Мыслит примитивно и уж точно дурнее меня, ведь так?

Филимонова кивнула, хотя не думала ничего, сообразив, что в темноте не видно, прошептала:

– Ну?