Время войны

Дальше все пошло своим чередом. Некоторые пытались протестовать, но их никто не слушал, а судья неожиданно зычным баритоном легко заглушал их неуверенные голоса. Только с одной девушкой случилась истерика, хотя ее фамилия еще не была названа. Не выдержав ожидания, она стала кататься по полу с криком: «Я не хочу! Не хочу!!!» и не успокоилась, пока конвойные не попинали ее хорошенько ногами.

Еще несколько женщин после объявления приговора упали в обморок, а когда высшую меру получила девочка лет двенадцати, в строю грузно свалилась на пол пожилая женщина, которая не имела к этой девочке никакого отношения.

Девица, которая неожиданно для всех и для себя самой получила десять лет лишения свободы, так обрадовалась, что пустилась в пляс и попыталась поцеловать судью, за что схлопотала десять суток карцера.

А другая молодая женщина, в которой Лана Казарина узнала учительницу начальных классов из своей школы, получив «вышку» одной из последних, воскликнула ошеломленно:

— Этого не может быть! Это совершенно невозможно! В нашей стране в одном городе никак не может быть столько изменников сразу.

Наконец чтение приговоров закончилось. Судья сложил свои бумаги, а дежурный офицер достал из папки другой листок и начал зачитывать фамилии без имен и объяснений. Названные выходили вперед из второго строя — кроме двух, которые были вызваны из первого. Эти двое были ранее приговоренные к смерти офицерская жена и девушка, которая гордилась своими подвигами в банде.

Своей фамилии Лана Казарина в этом списке не услышала, да и вообще в строю приговоренных осталось стоять у стены больше женщин, чем по команде дежурного вышло вперед.

Тем, которые вышли, дежурный скомандовал:

— Налево! Сомкнуть ряд! Руки назад. Шагом марш!

— Куда их? — спросила одна из оставшихся, адресуясь к дежурному или конвою. Но те ничего не ответили, а учительница начальных классов, которая тоже осталась у стены, неуверенно предположила:

— В другую камеру, наверное.

— Прекратить разговоры! — зарычал на них дежурный. — Направо в камеру шагом марш!

Заходя в свою ставшую уже привычной камеру женщины успели увидеть, как открылась дверь соседней камеры, тоже женской, и ее обитательницы стали выходить в коридор.

— Не может быть… — повторила еще раз учительница начальных классов, а Лана Казарина, протиснувшись к ней поближе, стала убеждать ее, что сотрудники Органов — это предатели, которые поставили себе целью истребить всех честных людей в Народной Целине.

34

Исполнитель приговоров к высшей мере наказания младший лейтенант Органов Данила Гарбенка вышел на свою новую работу уже в третий раз. В первую свою смену он был помощником исполнителя при расстреле мужчин. Во второй раз он уже стрелял сам, а помогал ему старшина из конвоя — но исполняли они опять мужчин.

Теперь же ему предстояло работать в одиночку. Сокращенный боевой расчет — конвойный в предбаннике и исполнитель без помощника.

Когда двадцать женщин завели в предбанник, Гарбенка вышел к ним, волнуясь больше обычного, и, стоя в дверях расстрельной камеры, объявил:

— Я обязан предупредить, что нарушение порядка исполнения приговора, неповиновение членам боевого расчета и оказание сопротивления карается специальным наказанием в виде утилизации тела осужденного в печи без предварительного умерщвления.

На слове «умерщвление» Гарбенка запнулся, и этим тотчас же воспользовалась Маша Раманава.

— Как исполнения?! — воскликнула она. — Что, прямо сейчас?!

— Тихо! — оборвал ее Гарбенка.

Сбившись, он забыл текст предупреждения, и пришлось заканчивать его своими словами:

— И это… В общем, нарушение порядка лишает права на помилование, вот. Короче, если кто будет рыпаться, того сожгут в печке живьем, понятно? И никакой помиловки нарушителю не будет.

— А так будет? Будет, да?! — с надеждой выкрикнула Маша.

— А это как начальство прикажет.

Гарбенка врал. Про помилование в расстрельной камере не слышали в управлении даже старожилы. Помилования вообще изредка случались, но тогда смертника приводили не в расстрельную камеру, а в кабинет начальника тюрьмы и там сообщали ему радостную новость.

Конечно, обычно и промежутки между приговором и расстрелом бывали дольше. Это только теперь персоналу тюрьмы официально заявили, что время уже военное и работать теперь придется по законам такового. И в частности, без всяких кассаций и апелляций расстреливать смертников в кратчайший срок после вынесения приговора.

Но все равно романтические истории с гонцом, приносящим весть о помиловании прямо к эшафоту, когда над жертвой уже занесен топор — это было не в духе суровых целинских Органов.

Смертникам о возможном помиловании говорили только для того, чтобы сократить до минимума сопротивление и истерики. Надежда умирает последней. Кто же станет нарушать порядок, если с одной стороны — специальное наказание в виде сожжения в топке живьем, а с другой — шанс на помилование, в который многие верят до тех пор, пока пуля не вонзится в затылок.