Время Волка

Я же не хотела ничего знать о прошлой жизни Лёни, а Карлинские в моём понимании как раз к прошлой жизни и относились. Теперь-то все должно было быть иначе, думала я. Какие супы, когда Лёня водит меня в лучшие рестораны? Мы будем путешествовать по миру и, наверное, поедем даже в Париж! Ведь позвали его один раз, позовут и ещё! И он возьмёт с собой меня, законную супругу.

Как же я жестоко ошибалась…

На свадьбе я познакомилась и с Лёниными поклонницами, и это знакомство оказалось еще менее приятным. В зал их никто не пустил, и они толпились снаружи, разглядывая через окна, что происходит внутри. Я чувствовала на себе их явно недоброжелательные взгляды, тем более что сидели мы как раз напротив окна. Но когда я попросила официанта их разогнать, Лёня внезапно вмешался.

— Зачем? Девочки никого не трогают, и вы их не трогайте. У них и так сегодня большое горе.

«Девочкам» было лет по тридцать, а кому и сорок! На что надеялись эти старые кошёлки в ужасных старомодных платьях и очках с двойными стёклами, я совершенно не понимала. Нет, потом я выяснила, что среди поклонниц Волка полно и симпатичных, и молодых, но они как-то по-разному группировались, как будто на концерты бегали одни, а под окнами стояли другие.

Мало того, когда мы выходили из ресторана, толпа «девочек» как по команде ринулась на нас. Они выкрикивали поздравления Волку, но на меня смотрели так, словно хотели испепелить одними взглядами. И Лёня, вместо того чтобы нырнуть в ожидавшую нас машину, остановился, стал благодарно раскланиваться, подписывать конверты пластинок, ещё какие-то бумажки, которые ему протягивали. Про меня он забыл, я стояла возле машины, мёрзла на октябрьском ветру в своём лёгком платье и покорно ждала его. Какая-то женщина из толпы сунула ему в руки букет цветов. Ему, а не мне! А Лёню это даже не смутило, он механически взял цветы, поблагодарил.

Начался наш медовый месяц в Ленинграде, где Лёня отрабатывал концерты, а оттуда мы полетели в Сочи. Я хотела в Крым, в детстве мы с папой и мамой часто там отдыхали, мне очень нравилась Ялта, но, во-первых, Лёня достал путёвки в санаторий именно в Сочи, а, во-вторых, он говорил, что хочет показать мне город своего детства. И мы поехали.

Сочи мне не понравился сразу. Было жутко холодно и мокро, постоянно шли дожди, и одинарные окна не спасали от сырости и ветра. Сыростью, казалось, всё пропиталось насквозь: одежда, постель, полотенца. В углах нашей комнаты виднелась плесень, а высушить полотенце после бассейна было совершенно невозможно и приходилось раз за разом вытираться мокрым. Санаторий показался мне ужасным, облезлым и унылым. Из-за непрерывно хлещущего дождя мы не могли никуда выйти и оставалось либо сидеть в номере, даже без телевизора, либо ходить на процедуры, чем Лёня и занялся с большим удовольствием: ванны, массаж, какие-то там полоскания и прогревания. Он утверждал, что всё это очень полезно для его голоса, и активно лечился. А мне абсолютно не хотелось бегать по врачам.

Наконец погода наладилась, и мы пошли гулять. Я надеялась, что Лёня поведёт меня в приличное кафе на море, но он посмотрел на меня как на сумасшедшую:

— Возле моря сейчас очень холодно. Да и не работает там ничего. Пойдём, я тебе лучше покажу дом, где прошло моё детство.

И потащил меня на гору, через какие-то непролазные чащи, почти в лес. Я даже не предполагала, что там люди живут, но оказалось, что за санаторием имени Орджоникидзе есть несколько узких улочек с маленькими домами. Мы долго поднимались, петляли, я устала и натёрла ногу, наконец он вывел меня к неказистому домику с таким гордым видом, словно это был дворец. Мы походили вокруг, но внутрь заходить не стали. Лёня объяснил, что дом продал после смерти бабушки, и мне стало совсем неинтересно. Каким надо быть дураком, чтобы продать дом в Сочи? Правда, толку от такого дома, до моря полчаса пилить, и развалина-развалиной, даже туалет во дворе!

На другой день мы пошли на рынок, я хотела купить нормальной еды, потому что в санатории кормили отвратительно — безвкусными жидкими супами и кашей-размазнёй. Лёня рассказывал, что в Сочи продают очень вкусный домашний сыр и домашнее вино. Но едва мы вошли в торговый павильон, как Лёню узнали.

— Ай, смотри, да это же Волк! — с кавказским акцентом воскликнула одна из торговок.

— Точно, Волк! Лёнька! Вы помните, Нонна, он вот таким вот приходил сюда за сыром? Его бабка Сима очень уважала мой сыр!

— Конечно, помню! А с ним ещё второй мальчик был, толстенький такой, Боря!

— А теперь большой человек! Артист! Лёнечка, иди сюда, у меня яички есть домашние. Ты будешь яички?

И «Лёнечка», мой самоуверенный, обласканный славой супруг смущался, краснел и растерянно улыбался, позволяя пожилым тёткам себя тормошить. Про меня он опять забыл. Я подошла к продавщице лет тридцати, которая точно не могла помнить Лёню ребёнком и в общем сумасшествии не участвовала, стала выбирать яблоки и персики.

— А это что? — ткнула я на незнакомый фрукт тёмно-фиолетового цвета, сложенный аккуратной горкой.

— Инжир.