Время вспомнить (СИ)

  Утром Мейри никто не разбудил. Она лениво открыла глаза, поерзала, вспомнила, почему спит в узкой детской постельке, а на ее кровати разметались, ноги к головам, две младшие девочки. Оценив через полуоткрытую дверь высоту солнца, Мейри решила, что саг накануне только грозился взять ее с собой, а уехал один, хмыкнула, вспомнив ночные кошмары, казавшиеся теперь глупым бредом перегруженного пуза. В дверь, не спеша, вошел Маврун. Зорким глазом изучив обстановку в человеческом курятнике, он расправил куцые крылья, встряхнулся и принялся выискивать что-то на разукрашенном весенними лучами дощатом полу. Никто, конечно, и не подумал переименовывать петуха, как был демоненком, так и остался, Лелея согласилась-таки, что для исчадия Маврун - самое имя. Однако после взбучки и темницы негодник поутих, занялся своими прямыми обязанностями - водил по двору курочек, встречал солнце, кукарекал тревогу, меры только не знал и наглости не потерял. Вот и сейчас, беспутный, завел глупых бисероглазых подружек прямо в дом. Куры доверчиво шли за мужем, переступая чешуйчатыми лапами. Суша смотрела на них, прищуря желтые опасные глазищи, мол, дали б мне волю, показала бы, кто в доме хищник.

  Кара вошла в спальню на цыпочках, кивнула Мейри, принялась растерянно оглядываться, вспоминая, видно, куда что во вчерашнее суете уложила.

  - Что ищешь?

  - Гребешок.

  - Младшие кукол чесали вчера не твоим ли, костяным?

  Кара оглянулась на сопящих девочек, махнула рукой, распустила косу, принялась переплетать, водя по прядям растопыренными пальцами.

  - Гости разъехались?

  - Давно уже. Саг Флов к озерам подался на рассвете. Учитель сказал, чтоб в третью четверть ты ждала его с лошадьми за околицей.

  - Четыре храма, чего ж не разбудили? - подскочила Мейри. - А где сам?

  - Ночью ората с дальнего села мужа, окаянниками убитого, привезла отмолить, так они с Брием на рассвете на погребальный его повезли, на поляну.

  Мейри завертелась юлой: переоделась в дорожное, заплела косу, подхватила мешок с собранными с вечера вещами и выскочила на двор. Кто-то уже позаботился о Скачке и Крупинке, оседлал их, вывел попастись за околицу. Лелея отдала девушке седельные сумки с вещами сага и снедью в дорогу. Из сумок вкусно пахло, Мейри пожалела, что не прихватила на кухне сырную булку, но возвращаться ленилась. Погребальная процессия уже вернулась, у калитки на подворье пожилая вдова-ората в ритуальной белой накидке поверх платья вяло раздавала пироги из корзины. Мейри, проходя мимо, мотнула на пироги головой Брию, мол, как тебе? Тот, уже отведав поминальное, многозначительно скривился за спиной у сага и сплюнул в траву. Нет, значит, нет. Мейри обошла процессию по большой дуге, вышла за калитку, прилегла в тенечке под деревом ждать учителя.

  Она уже и стащила из сумки пирожок, и солнце поднялось выше, а сага все не было. Разошлись поминальщики. Ората-вдова, сняв накидку, отстала на дороге от односельчан, увидела лежащую на траве девушку и, оглянувшись на храм, двинулась к ней по траве. Мейри поглядывала из-под полуопущенных век, ожидая балагана. Женщина встала над ней, горько кривя узкие губы:

  - Никчемыши ваши боги!

  Мейри молчала, жуя травинку. Ората суровому сагу в глаза не решилась высказать, пришла у безобидной с виду девки испугу напиться.

  - О чем вы, нахлебники, со своими стихиями толкуете? К чему кормить нам вас, балаганщиков? Почему не защитили ваши боги кормильца моего от окаянников? Смотрели, значит, как кровушка из него в землю утекает, покормилась земля кровушкой супруга моего? Что стоило богам убийцев остановить, на месте испепелить? Чего молчишь? Сказать нечего? А у самой-то глаза бесовские, бесстыжие!

  - А когда ты невестке своей, ушлой да дерзкой, в еду травки посыпала, чтобы скинула она, а твой сын ее, пустоцвет, за ворота выгнал, хотела бы, чтоб боги тебя на месте испепелили? - негромко спросила Мейри. - Или тебе заветы божьи не указ?

  Тетка, задохнувшись праведным гневом, вздрогнула, оглянулась по сторонам.

  - Хочешь, спрошу у стихий, где сейчас твоя невестушка, может, сумеешь еще перед ней покаяться, зло исправить, ради суда Небесного, глядишь и сын твой перестанет горькую пить? И мужа душа простит за все обиды, за то, что...

  - Бесовка! - прошептала ората, пятясь. - Лживая!

  У дороги она приосанилась, ткнула напоследок в девушку пальцем и, дабы последнее слово осталось за ней, крикнула:

  - Лживая! Бесовский твой род!

  Мейри сделала вид, что встает, и ората бодро, но с достоинством, припустила по дороге. Через пару минут, выглядывая что-то на дороге, подошел Брий.

  - А где вдова-то?

  - Ушла.

  - Вот сорок тхутов! За погребальные дрова, за масло...и обрядовое не заплатила! - возмутился парень.

  - Что, 'храм не обеднеет'?

  - Угу.

  'Храм не обеднеет' была любимая присказка прижимистых селян, помимо той, где 'за скорбной слезой как уж думать о презренной меди'.

  - Так, беги, догони, недалеко ушла. Только не надейся, что много с нее наколупаешь - баба-пиявка, присосется к Дому, сам виноватым выйдешь.

  - Да ладно, что не видели таких? - Брий побежал за вдовой.