Время жить

Через месяц Володя сменил ходунки на костыли. Передвигаться стало труднее, но костыли больше шли ему. За день Володя проходил коридор отделения не один десяток раз, выслушивая подбадривающую похвалу докторов. К весне Вова научился стоять без поддержки, а потом и самостоятельно передвигаться, держась за стенку. «С застенчивостью надо прощаться!» – шутил он, отступая от стены в центр коридора. В отделении для больных он стал объектом восхищения, а для врачей – основанием для профессиональной гордости. С такой тяжелой черепно-мозговой травмой, повреждением двигательного анализатора и пошел!

Следующие полгода Володя реабилитировался, принимая горстями лекарства, получая массаж, физиопроцедуры, часами, сутками пиная по палате резиновые шарики… А ещё он учился контролировать мочеиспускание, координацию тела, постановку стопы… Если уставал, вспоминал, что в больнице и стены лечат. И он по стеночке, по стеночке добирался до койки… Если приходилось много ходить – пользовался тростью. Так прошел тот «зазеркальный» госпитальный год…

Врачи стали поговаривать, что больного надо выписывать. Инвалидность оформлена. Научился передвигаться. Пора домой. Там и уход получше. Перед выпиской пообщался с доктором. Нейрохирург порадовал, что парапарез не паралич, прописал десяток препаратов и пригласил на повторную госпитализацию через год.

– Надежд немного, однако, человеческий мозг пластичен и здоровые участки могут брать на себя функции пораженных.

– Скажите, а прогноз какой?

– Думаю, что года на три можешь рассчитывать. А там как Бог даст.

Семья

Доктор не ошибся. У инвалида второй группы Горленко Владимира наступили три трудных года. Он вернулся домой в 1992 году, в непростую реальность со своими жестокими законами и правилами. Государство разваливалось. Всё перекраивалось. Выживали только сильные. Жить стал с семьей и матерью в срубленной покойным отцом хате-пятистенке. Надежды на свой дом рухнули. Не приходилось рассчитывать и на возвращение здоровья. С ролью инвалида сжиться было особенно трудно. Широкая душа рвалась расправиться, развернуться, замутить какое-нибудь дело. Но её порывы обрывали стреноженные возможности. Чтобы сделать что-то, приходилось обращаться к жене. Но она понимала всё по-своему. Получалось наперекосяк. И всё заканчивалось семейными скандалами. Вмешивалась мать:

– Ты почему её ругаешь?

– Мама, да я ей объясняю, как лучше сделать, а она слушает, да не слышит!

– Ага, тебя не услышишь! Как же! Кричишь, как резанный!

– Я по телефону обо всём договорился со знакомыми и администрацией. Ходить не могу, её с документами послал. А она всё переиначила.

– А что она не так сделала?

– Наговорила лишнего! Вот уж точно – у короткого ума длинный язык!

В такие минуты хотелось вскочить и сделать всё самому. Вырваться на волю, в тайгу, но дальше двора уйти не мог. Прошел один год. Потом ещё два. Семья жила в напряжении и бедности, еле-еле сводя концы с концами. Но Вова продолжал учиться ходить, пинал шарики, делал массаж. Он уже мог отставить палку в сторону и шаткой походкой выйти на улицу. Старые знакомые, не посвященные в перипетии Вовиной судьбы, удивлялись, увидев его:

– Сколько лет, сколько зим! Что ходишь, как в штаны наложил?

– Придуряюсь…

Посторонние люди его не раздражали. Раздражали самые близкие. Хмурая жена. Потерянные дети. И любящая мама. Её опека просто бесила.

– Сынок, не мучай себя так, – жалела мать, наблюдая за тренировками сына.

– Я так работаю, – успокаивал её Вова.

– Покушай, сил будет больше.

– А ты не видишь, что я уже обрастаю жиром? Я же не двигаюсь. Всё ем и ем! Не надо столько готовить! Остановись, мама!

– Как это не надо? Ты же болеешь! – у матери от слёз начинали блестеть глаза.

– Да я здоровее всех! Пригласи брата!

Когда приходил брат, Вова отсылал его за вином. Тот приносил портвейн и пару плавленых сырков, пододвигал стол к панцирной сетке родительской кровати, на которой сидел Вова, и они молча выпивали по стакану. Вино жаром растекалось по телу, бодрило мозг, отгоняло тяжелые мысли. Вова начинал вспоминать былое.

Он был штатным охотником в госпромхозе. Обошел всё приграничье. Облазил сопки и долины. Знал все солонцы и оборудованные на деревьях лабазы – места для охотничьих засад. Бывал в таких медвежьих углах, о которых мало кто знал. Когда заготовительная контора развалилась, пошел работать на «Скорую» только ради того, чтобы после суточного дежурства иметь трое суток для свободной беготни по тайге. Его легкая пружинистая походка позволяла без устали преодолевать крутые склоны кряжей, кочкастые болотины, непролазные тропические заросли буйных приморских кустарников. Если случалась добыча, Вова мог вынести к дороге и пятидесятикилограммовый мешок с мясом. Делал это легко, играючи. Не понимая, как можно устать от такой жизни.

В конце восьмидесятых он успел оформить в «пожизненно-наследуемое владение» участок в тринадцать гектаров земли в сопках в двадцати километрах от посёлка. С запада участок упирался в границу. На севере располагалась застава «Глухая».