Врубель

Но настроение Врубеля в эту пору было явно бодрым, приподнятым, праздничным и даже игривым, судя по тому, как он обставил встречу с сестрой Лилей, вызвав ее на свидание запиской, посланной через посыльного, и оставаясь инкогнито. Лиля писала родным, что была безмерно растрогана этой встречей с братом, отношения с которым, в силу их трудных характеров, в последние годы усложнялись. Он уже не показался ей «отпетым» неудачником, каким она и все родные привыкли видеть его прежде. Действительно (в этом он признавался Лиле), «Демон сидящий», участие в издании сочинений Лермонтова и опыты для Мамонтова и его покровительство — все давало ему ощущение своей значительности, близящегося признания. Это впечатление Лили от брата подкреплялось тем, что Миша, словно Крез, дарил ей золотые, возил по театрам. Он познакомил ее с Саввой Ивановичем и уже строил планы ее поступления в Частную оперу. Общение Миши с сестрой было недолгим. Вскоре семья Мамонтовых переехала в Рим, а с ней и Врубель. Рим… Вечный Рим, в котором ему не удалось побывать в 1885 году, наконец перед ним. И он осознавал это как некое свое торжество, ибо Вечный Рим — праматерь всех художников и поэтов — должен был войти в его биографию художника и человека.

И он обживал теперь этот Вечный город, пускался в путешествия по этой вселенной днем и ночью… Галерея Ватикана со станцами и лоджиями знаменитого и вечно любимого Санцио, потолок Сикстинской капеллы с фресками Микеланджело и Капитолийский холм с его скульптурами, античные развалины, средневековье… Да разве можно все это осмотреть, все это исчерпать для себя?!

Теперь в течение почти года Врубель живет на вилле, вместе с несколькими русскими художниками… Ежедневно он бродит по пьяцца дель Пополо, любуется скульптурами, ходит в сад Пинчо, фланирует по Корсо… Напоследок он, конечно, бросит монетки в фонтан Треви, а пока испытывает чувство ликования около этого фонтана; его электризует мощный напор пластических масс и воды, праздничность образа. Позднее он вспомнит его, создавая акварель «Игра наяд и тритонов».

Постепенно, когда жизнь стала входить в колею, Врубель приступает к исполнению заказа Мамонтова — делает эскизы занавеса для детища Саввы Ивановича — Частной оперы. Волшебные впечатления от Неаполитанского залива — олицетворения солнечной Италии, от «золотого брега» Сорренто легли в основу замыслов художника. Поистине классическим мамонтовцем был Врубель в первом эскизе занавеса, получившем название «Сцены из античной жизни». На фантастической террасе, на фоне вида на город расположилась группа людей: певица с лирой и ее слушатели — мрачный восточный владыка с сидящим рядом юношей греком и негром-рабом. Здесь же мраморный сфинкс. Эта акварель могла бы служить иллюстрацией к шуточному стихотворению — к поэтической чепухе, которую члены Мамонтовского кружка с таким удовольствием сочиняли в Абрамцеве:

 «Желтые могилыНа лиловом фонеНегры, крокодилыВ траурной попоне,Сфинксы, ихлевмоны,

Дикобразы, апис,Мумии, амвоны,Змеи, слезы, ляпис…Эйфелева башня,

Грозные кометы,Бархат, маски, пашня —Алые скелеты!Мрачные картины…Казни, суд, законы,

Треплет паутиныСмерть… Опять попоны!»

Надо сказать, что воспоминания о Мамонтовском кружке были тем более естественны, что в Риме кружок на время словно снова возник с приездом в Рим Коровина, Воки и Вани Мамонтовых.

Узнается в этой композиции ранняя акварель Врубеля «Пирующие римляне», вообще дает себя знать поздний академизм. Но это эклектическое позднеакадемическое благополучие нарушается здесь геометризацией построения, придающей иллюзорной композиции иррациональность и двойственность.

Также двойственно сочетается в композиции пространственность и плоскость. Пространство создают отвлеченные комбинации — треугольники, углы, сцепленные в определенном ритме. И в то же время эти комбинации утверждают плоскость, отвлеченное начало. Осознавая в подобного рода построениях угрозу жизненной достоверности (может быть, и Савва Иванович обратил на это внимание художника), Врубель в следующем варианте прибегает к фотографии. Весь пейзажный фон в этой акварели напоминает популярную тогда фотографию Неаполитанского залива. Однако художник успешно преодолевает документализм. Цветовое решение акварели проникнуто негой южной неаполитанской ночи. В нем воскрешается таинственное мерцание «Восточной сказки». Зелено-синяя колышущаяся «лунная гамма» несет в себе музыкальное начало.