Всадники

То, что они совокуплялись, его не волновало. Здоровый парень и продажное брюхо… Ничего более естественного нельзя и придумать… Он и сам не пропускал таких девок, готовых отдаться кому угодно. Уроз стал их вспоминать. Их было не так уж много – случай редко представлялся – и они плохо ему запомнились. Такие похожие одна на другую встречи: воля случая… грязная ночлежка… темнота… резкое, короткое удовольствие… Презрение до того… презрение во время… презрение после… В памяти всплыло почти забытое лицо… его жена… Умерла от холеры, беременная, в первый же год после женитьбы.

«Я еще тогда испугался, что это станет дурным предзнаменованием, – вспомнил Уроз. – Оказалось, что ошибся… Тогда я выиграл свой первый бузкаши в Мазари».

По другую сторону костра послышался громкий, долгий вздох. Словно кто-то утолил долгую и сильную жажду. Пара за неопалимой купиной утихла. И Уроз тут же забыл о существовании Зирех и Мокки. То, что они делали, и кем они были, не имело ни малейшего значения. Темноту вновь наполняли звуки долины. Они вновь баюкали Уроза. А он, отрешившись от мыслей, вернул себе покой, свободу ветра, камней и растений.

Но в тот самый момент, когда он готов был заснуть, ему помешал это сделать донесшийся до него голос. Он не нарушал ночной гармонии звуков. Простой, нежный и напевный, он вполне сочетался с шепотами и шорохами земли. Был он чист, как голос земли, но именно его чистота и способствовала пробуждению сознания Уроза. Какой женщине мог он принадлежать, этот голос, невинный, как у ребенка, очнувшегося от счастливого сна, веселый, как у птиц, приветствующих зарю? К кому он мог быть обращен? Уроз слушал, слушал. Сначала он не различал слова. Но потом ветер переменился, и он стал лучше слышать.

– Мой большой саис, мой большой

саис, – пел голос, – я пришла лишь из-за тебя… Как только я увидела тебя у нашей палатки, я сразу сказала себе, что приду к тебе.

Наступила короткая пауза, потом голос продолжал тише, но так же четко:

– Большой саис, большой саис, большой саис…

Тут ветер опять переменился. Но Уроз услышал уже достаточно. Ему нужно было поверить в невероятное. Голос ребенка, голос журчащего ручья принадлежал Зирех.

«Надо же, девка, – подумал он, – к тому же самая отвратительная! Проститутка, причем самая что ни на есть продажная!..»

Он не смог идти дальше в своих мыслях, словно его остановила на пути какая-то преграда. Продажная, это уж точно, причем с самого рождения… и зародилась в пороке, но только не этой ночью. Такие интонации не покупаются ни за какие деньги.

«Что же это такое?» – возник в голове у Уроза вопрос.

За огненным занавесом костра вновь послышался голос Зирех, нежный и чистый. Слова по-прежнему уносил ветер. Но сейчас это не имело значения. Внутри него слова ритмично следовали друг за другом, музыкой накладываясь на голос Зирех:

Теперь, когда дано мне былоУвидеть свет, идущий от тебя,

Любая другая дорогаДорогой ночи станет для меня.Тебя любить я буду бесконечно,Насколько хватит мне дыханья,Любить, пьянея от любви…

Уроз никогда раньше не чувствовал красоту этого выученного в школе стихотворения Саади. Однако когда он проезжал на коне мимо юрты, где мелькал силуэт девушки, или когда думал о невесте, приглашенный на богатую свадьбу, слова эти вспоминались ему. Но в такие моменты вместо того, чтобы умилиться или предаться мечтам под влиянием этих сладостных строк, живущих в веках, Уроз испытывал лишь одно дикое желание, желание овладеть, испортить, взять силой этих невинных девственниц с нетронутой грудью и робкими ресницами. И вот сейчас тоже, хотя он и лежал, прибитый к земле, искалеченный, чуть ли не парализованный, у него возникло это же желание. Все оставшиеся силы в нем переместились в середину его тела и вздыбили его, словно кол. Ему вдруг дико захотелось эту женщину, которую отделяли от него огонь и дым костра. Это была уже не Зирех. Это была песнь чистоты и мечтаний, лилия, воспетая в стихотворении. У Уроза возникла потребность мять ее, терзать, рвать на части. Он сейчас позовет ее, он ее…

Но внезапно это желание уступило место апатии. Голос ребенка, щебетание птички, журчание ручейка опять сменились вздохами, прерывистым дыханием, животными стонами.

«Сука… настоящая сука…» – говорил про себя Уроз.

Усталость его была так велика, что впоследствии, очнувшись, он так и не смог понять, уснул ли он в тот момент или впал в беспамятство.

* * *

Луч солнца коснулся его век. Из-за вершины, напоминающей трезубец, поднимался солнечный диск. Первый взгляд Уроза был в сторону Джехола. Первым жестом была проверка: на месте ли завещание. Конь щипал траву, размягченную росой. Лист бумаги лежал за пазухой.

«Больше никогда не буду, до самого конца пути больше не буду засыпать таким вот образом», – подумал Уроз.

Он провел рукой по сломанной ноге. Она по-прежнему была в благополучном состоянии.