Все дело в деньгах

– Привет, – сказал я. – Как рука?

– Хорошо. – Она открыла потертую сумочку и достала пачку сигарет. – Спасибо за то, что так героически спас меня вчера вечером.

– Не за что. Я всегда был героем. – Я снял пальцы с клавиш и развернулся к ней лицом. – Лицо у меня страшное, но это скоро пройдет.

Она наклонила голову набок и стала внимательно меня рассматривать.

– Как видно, твое лицо уже не в первый раз попадает в переделку.

– Это точно. – Я повернулся к инструменту и начал подбирать мелодию песни «Наверное, это ты». Замечание по поводу моего лица смутило меня. – Я слышал, Уилбур отправляется на двадцать лет в места не столь отдаленные.

– И слава Богу! – Она наморщила нос. – Надеюсь, никогда его больше не увижу. В Нью-Йорке он пырнул ножом двоих полицейских. Его счастье, что они остались живы. Он у нас любитель помахать ножом.

– Да, похоже на то.

К ней подошел официант, Сэм, и взглянул вопросительно.

– Советую что-нибудь заказать, – сказал я. – А то он тебя выгонит.

– Можно считать это приглашением выпить? – спросила она, приподнимая брови и глядя мне прямо в глаза.

– Нет. Если не можешь за себя заплатить, лучше здесь не появляйся.

Она заказала колу.

– Кстати, должен тебя сразу предупредить, – заметил я ей. – Никаких связей я заводить не намерен. Мне это не по карману.

Она немного смутилась:

– Что ж, ты хоть и жадина, зато честный.

– Согласен. Чем не имя – честный жадина. Так и зови меня, детка.

Я принялся тихонько наигрывать песенку «Тело и душа».

Получив заряд шрапнели в лицо, я потерял всякий интерес к женщинам, точно так же как потерял интерес к работе. В колледже я, конечно, бегал за девчонками, как все студенты, но сейчас мне хотелось только, чтобы меня никто не тревожил. Шесть месяцев в палате пластической хирургии так опустошили меня, что я превратился в бесполого зомби, чем, впрочем, вполне был доволен.

Неожиданно я заметил, что Рима тихонько подпевает мне, и через пять или шесть тактов почувствовал, как горячая волна побежала по позвоночнику. Голос у нее был необыкновенный. Она безукоризненно попадала в такт с музыкой, слегка задерживая ритм, ровно столько, сколько нужно, а голос у нее был таким серебристым и чистым, что напоминал звук колокольчика. Этот чистый серебристый тембр поразительно отличался от тембра голоса всех модных певцов, хрипящих или стонущих на пластинках.

Я продолжал играть и слушал ее. Когда подошел Сэм с колой, она резко замолчала. Сэм отошел, и я повернулся к ней:

– Где ты училась петь?

– Петь? Нигде. А ты считаешь, это пение?

– Конечно. А какой у тебя голос, если ты поешь полной грудью?

– Ты имеешь в виду громко?

– Именно.

Она пожала плечами:

– Могу спеть во весь голос.

– Давай попробуем. «Тело и душа». Пой как можно громче, на полную мощность.

Она недоверчиво посмотрела на меня:

– Меня же выгонят!

– Твое дело спеть. А остальное – моя забота. Если, конечно, хорошо споешь. А если нет – то пусть выгоняют, мне не жалко.

Я заиграл вступление.

Конечно, я просил ее спеть во весь голос, но то, что я услышал, ошеломило меня. Я предполагал, что могу услышать нечто впечатляющее, но я совсем не ожидал столь мощной волны серебристого звука. Он ворвался в шум бара словно острый нож, пронзивший шелк. Три такта – и гул затих. Прикусили языки даже привыкшие ко всему завсегдатаи. Все обернулись и смотрели на нее. Даже Расти выпучил глаза, упершись в стойку своими ручищами, похожими на два батона ветчины.

Ей даже не нужно было вставать. Она просто откинулась назад, расправила грудь, и звук полился из нее безо всякого усилия, как вода льется из крана. Звук поплыл в зал и заполнил собой все, он завораживал, его хотелось бесконечно, он проникал внутрь, как крючок, проникающий в рыбу и цепляющий ее внутренности. Он сливался с музыкой, вибрировал, пленял красотой, наполнял душу трепетом. Это было настоящее чудо.

Мы исполнили первый куплет и припев, и я подал ей знак остановиться. Последняя нота плыла по комнате, мурашками взбираясь по спинам слушателей, и даже вечно пьяные посетители бара почувствовали, как дрожь пробирается по позвоночнику и доходит до корней волос.

Еще мгновение звук повисел в воздухе и стих. Стаканы на стойке перестали звенеть. Я сидел, не шевелясь, опустив руки, и ждал.

Конечно, никто этого не оценил. Никто не захлопал и не крикнул. Никто даже не смотрел в ее сторону. Расти взял со стойки стакан и начал его старательно тереть, впрочем, с совершенно обескураженным лицом. Трое или четверо завсегдатаев пробрались сквозь толпу к выходу и вышли вон. Все снова заговорили друг с другом, хотя ощущалась некоторая неловкость. Разве они могли это понять – такая музыка была не для этих людей.

Я посмотрел на Риму, в ответ она сморщила носик. Я уже знал, что значит эта ее гримаса: «Подумаешь! Мне-то какое дело!»

– Мечешь бисер перед свиньями, – заметил я. – С твоим голосом можно найти хорошую работу. Можно заработать целое состояние! Ты же можешь стать настоящей сенсацией!

– Ты думаешь? – Она пожала плечами. – Скажи, где я могу найти дешевую комнату? Мне сейчас негде жить, и денег совершенно нет.

Я засмеялся: