Все дело в папе. Работа с фигурой отца в психотерапии. Исследования, открытия, практики

А мама болела, и болеет и сейчас, и сейчас они давно не живут вместе и как-то разбираются, если есть необходимость, а тогда было: «успокой свою мать», «скажи своей матери», «вызови скорую», «пусть она выпьет таблетки»… И мать, заботящаяся о старшей сестре, и я, заботящаяся о матери…

И странное воспоминание, когда пришли подружки в гости, а потом решили гулять, а мамы дома не было, и я сказала, что не могу идти, потому что отпроситься не у кого, и удивленный папа: «Я-то дома, и я тебе разрешаю гулять».

И чувство облегчения, когда отец ушел от мамы, дождался, когда «всем детям исполнится 20», и ушел. Он предупредил заранее, и у него появились новые отношения. И это было «уфффффф».

А еще странное чувство, что невозможно и бессмысленно прикасаться, что нельзя приходить, когда плохо и никак. Нужно по делу, с достижениями и в полном адекватном спокойствии. И в какой-то момент осознание, что он бешено боится чувств, темперамента, и общаться нужно исключительно спокойно.

В полтора моих года мама с сестрой уехали на море. Я помню, как папа меня укладывал спать. Носил на руках и пел про курицу-красавицу. А еще у него был стол, обтянутый коричневой клеенкой, «старинный», с дырочками в клеенке. Это там, где курица-красавица, в том доме, этот стол там и остался. И там же, но позже, я сидела на кабинке в садике с забинтованными ушами и держала подарок для папы на 23 февраля – кораблик из бумаги, наклеенная на рогожку аппликация. Уши были забинтованы, потому что вечно болели, а на кабинке я сидела, видимо, потому, что пришел и одевал меня папа, а внизу было тесно. А потом, в другом уже доме, мне закапали капли в опять же болевшие уши, и капли были мокрыми, и не было сил заснуть, а папа смотрел телевизор, и я вылезла из кроватки и пошла к нему. Помню, что шла на свет телевизора.

И еще папа делал бумажные марионетки в садик. Точно две. Точно одна лягушка, а вторая, видимо, девочка. Воспитательница дала цветные картинки, их нужно было наклеить на картон и скрутить проволочками. И это делал сам папа!

И еще с папой уходили с сончаса в садике. Невообразимое путешествие к его другу на дачу. В царство гладиолусов. У папы тоже росли гладиолусы, но там было далеко, необычно и море эмоций, когда после обеда в спальне лежишь себе под одеялом, и вдруг прокрадывается воспитательница и тихонько шепчет: «Вставай, за тобой папа пришел». Чудо, не иначе. Лиловое платье с белыми и серыми гусями, сандалики и лето. И море гладиолусовых красок.

И потом то ли с возрастом, то ли с болезнью мамы до папы стало далеко. Без эмоций и только по делу. И никак не могу понять, поймать, что изменилось. И появилось чувство, что семья отдельно, мама, папа, сестра, а я просто чужая. То ли после долгой осени в деревне, когда и день рождения прошел, а меня все еще не забрали. То ли после похода перед школой, когда была миссия идти с папой, потому что «он сильно бежит, а ты маленькая, а с тобой он идет тише». В последний день похода мне это так надоело, удерживать папу, я хотела идти с мамой, чуть-чуть медленнее, чем бежать, но с мамой шла сестра, и было ну никак невозможно. И я решила остаться у деревни, рядом с которой ночевали. Стояла посреди дороги, а они уходили. И до забора из жердей на выходе из деревни было ближе, чем до них. А они уходили. И даже папа. И я решила остаться, где есть. Раз они уходят и им все равно. Но из деревни выходило стадо. Абсолютно необычное, с множеством черных коров и быков, с абсолютно другими рогами, не как в моей деревне. И впереди шел бык с синей пуговицей на ухе. И от него я побежала. Бежала, бежала, бежала и догнала их всех. А они просто знали, что я прибегу.

И почему это море слез, и почему только по делу, и нет спокойного просто прийти посидеть, просто поговорить. Лучше никак, без общения, лучше одной. Или с какой-нибудь функцией. Успокоить, сделать, передать. И странные истерики сестры, что дедушка занимается не ее ребенком и не моими, а чужим внуком. И ее бешеная ревность и ненависть к матери, что «выгнала», не удержала отца. И мое недоумение – она общается с отцом в разы чаще и плодотворнее.

А у меня «уффффф» и тишина. И шлюзы, которые хлоп – и открылись. И мужчины, которые «ты замечательная, только не надо эмоций, и лучше давай подальше друг от друга».

И больше не знаю, что писать. Напишите о папе…

Папе скоро 70. Вчера умерла его сестра. И он не звонит мне. И я боюсь звонить ему. У меня слишком много эмоций. А папе они чрезмерны.

Мария Цибина, 19 марта 2017 г.

История про папу

Когда мне было семь лет, папа развелся с мамой. Не знаю, было ли это так на самом деле, но чувствовала я себя заброшенной. Постепенно наше с ним взаимодействие свелось к минимуму. Из очень важного, близкого и необходимого человека он превратился для меня в почти чужого.

Отношение к мужчинам (и с мужчинами), к самой себе (и с самой собой) у меня было соответственное…

Соответственное тому, какое оно может быть, когда папа – это практически непонятно кто для тебя…