Читаем Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса полностью

Стриндберг. А что, если бы... (осторожно) если бы они пожили летом две-три недели со мной, в шхерах...

Сири. Нет.

Стриндберг. ...ты бы освободилась...

Сири. Нет.


Давид садится, держа в руке только что открытую бутылку с пивом, меланхолически вздыхает, уставившись в пространство.


Стриндберг. Фрёкен Давид, позвольте предложить вам бутылочку пива?


Давид смотрит на него невозмутимо, без улыбки.


Стриндберг. На вкус весьма недурственно. Попробуйте хоть разок. Всего одну...

Давид. С удовольствием. Можно одну, можно несколько. Видите ли, господин Стриндберг, я никогда — ни в Гре, ни потом — не делала тайны из своего алкоголизма. Я действительно алкоголичка. И не пытаюсь выкручиваться и скрывать этого.

Стриндберг(в некотором замешательстве). Ну! Ну раз так!

Давид. Именно так.

Стриндберг. Гм... тогда — ваше здоровье!

Давид. Ваше здоровье.

Стриндберг

(ходит кругами, собирается с духом, накручивает себя). Факты, неоспоримо... вопреки утверждениям, будто бы я лгу и преувеличиваю... доказывают мою правоту. Доказывают. Возьмем хотя бы вот беспробудное пьянство. Все присутствующие слышали признание, не так ли? И Шиве тоже? Вы ведь как-никак мужчина и, не в пример женщинам, не станете по привычке отрицать очевидное?

Давид. Могу выдать письменное свидетельство, с тем чтобы писатель воспользовался им в своих произведениях. Полагаю, со временем я буду в них фигурировать...

Сири. Да уж, не приведи Господи!!!

Стриндберг. Что такое???

Сири. Только и остается сказать: не приведи Господи. Поэтому он и пишет сплошь и рядом о женщинах-вампирах. Кстати о вампирах: по-моему, это коллекция автопортретов. Дешевая, лукавая самокритика со стороны господина Стриндберга. Боже мой, он же настоящий людоед.

Стриндберг. Человековед! Большая разница, милочка!

Сири(делая изящные танцевальные па). Прошу... перед вашими пораженными и восхищенными глазами... вепрь Сэримнир шведской литературы! Voila! Беспрерывно съедаемый и пожираемый в десятке самых известных и признанных произведений мастера! Вечно живой! Вечно готовый быть съеденным вновь!

Стриндберг

(возмущенно). И эту свинью я прославил на весь мир! А у нее даже недостает ума быть благодарной!

Сири. Благодарной! За то, что меня выставляют на посмешище и публично секут! Пока я не падаю с обнаженным сердцем и лежу, истекая кровью! Благодарной!

Стриндберг(наставительно). Ну подумай. Вот ты, избитая, в крови, валяешься на полу. С обнаженным сердцем. Лежишь, истекая кровью. В таком случае ты должна сказать себе: «Hier liege Ich und mache Literaturgeschichte!»[1]

Сири(всерьез возмущена). Ты пожираешь людей. Используешь их! Вы бы только видели его в ту ночь, когда бедняжка Виктория пыталась покончить с собой, а нас угораздило оказаться в той же гостинице. О Господи! Потом к нам ворвался присутствовавший при сем бедняга Лундегорд и рассказал, как было дело. Тоже осел порядочный, не умеют все-таки мужики держать язык за зубами. Боже милостивый, как же господин Стриндберг ему внимал! У-х-х-х-х-х-х! (Описывает вокруг него круги, изображая голодного, алчно облизывающегося хищника, глаза широко раскрыты.) У-х-х-х-х! Какая аппетитная история! Какое выражение лица у Мастера... безжалостный интерес людоеда... какие смачные подробности! Молодая девушка, пытавшаяся покончить с собой! Несчастная любовь! Покинута! Ножи... кровь... чавк... чавк... может... может, материал для пьесы? Чавк! Благородная барышня... Иванова ночь... любовная история... брошена... чавк... чавк... чавк... бритва... а ледяные глаза бесстрастно, точно отмечают и регистрируют мельчайшие детали, и...

Давид. Но Сири... Зачем ты так говоришь... мы ведь обе прекрасно чувствуем невероятное сострадание, пронизывающее пьесу... при чем тут выражение лица...

Сири

. Тебя не жрали столько раз, сколько меня! В этом вся разница!

Стриндберг(в бешенстве, кипит). И эту женщину, эту мародершу и предательницу я вынужден любить. Ужасно! Ужасно.

Давид(ошеломленно). Вы что, ее действительно любите?

Стриндберг. Разумеется, люблю, и, разумеется, буду продолжать любить... но не ей же это ставить в заслугу? Любовь... она просто возникает. Как рак. Или бубонная чума.

Давид. Та-ак...

Стриндберг(с глубокой серьезностью). Возмутительнее всего, что меня угораздило влюбиться именно в нее, женщину, которая мне противна до глубины души.

Шиве. Которая вам противна до глубины души?..

Перейти на страницу:

Похожие книги

Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»
Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний»

Работа над пьесой и спектаклем «Список благодеяний» Ю. Олеши и Вс. Мейерхольда пришлась на годы «великого перелома» (1929–1931). В книге рассказана история замысла Олеши и многочисленные цензурные приключения вещи, в результате которых смысл пьесы существенно изменился. Важнейшую часть книги составляют обнаруженные в архиве Олеши черновые варианты и ранняя редакция «Списка» (первоначально «Исповедь»), а также уникальные материалы архива Мейерхольда, дающие возможность оценить новаторство его режиссерской технологии. Публикуются также стенограммы общественных диспутов вокруг «Списка благодеяний», накал которых сравним со спорами в связи с «Днями Турбиных» М. А. Булгакова во МХАТе. Совместная работа двух замечательных художников позволяет автору коснуться ряда центральных мировоззренческих вопросов российской интеллигенции на рубеже эпох.

Виолетта Владимировна Гудкова

Драматургия / Критика / Научная литература / Стихи и поэзия / Документальное
Соколы
Соколы

В новую книгу известного современного писателя включен его знаменитый роман «Тля», который после первой публикации произвел в советском обществе эффект разорвавшейся атомной бомбы. Совковые критики заклеймили роман, но время показало, что автор был глубоко прав. Он далеко смотрел вперед, и первым рассказал о том, как человеческая тля разъедает Россию, рассказал, к чему это может привести. Мы стали свидетелями, как сбылись все опасения дальновидного писателя. Тля сожрала великую державу со всеми потрохами.Во вторую часть книги вошли воспоминания о великих современниках писателя, с которыми ему посчастливилось дружить и тесно общаться долгие годы. Это рассказы о тех людях, которые строили великое государство, которыми всегда будет гордиться Россия. Тля исчезнет, а Соколы останутся навсегда.

Валерий Валерьевич Печейкин , Иван Михайлович Шевцов

Публицистика / Драматургия / Документальное